Центрально-Азиатский ТОЛСТЫЙ Журнал

Иными словами, искусственно устранялся конфликт между формой и содержанием, конфликт, который в принципе стимулирует научное познание. Отсутствие же конфликта неизбежно превращало науку в идеологию, призванную обеспечить легитимность власти. Поэтому другая задача, стоявшая перед этнографией, была чисто идеологическая, а именно: демонстрация взаимопроникновения культур “братских” народов, которая лежала в основе некой единой культуры “новой исторической общности – советского народа”. Одним словом, этнография в советский период являлась и частью идеологии, развиваясь в соответствии с теми идеологическими приоритетами, которые были характерны для существовавшего политического режима.

Информация, которая хлынула из республик Советского Союза уже в первые годы “эпохи гласности”, свидетельствовала о том, что их политическая жизнь во многом определяется не формальными политико-правовыми установлениями, а традиционной политической культурой (ТПК) того или иного этноса, которая, как становилось очевидным, продолжала детерминировать политическое поведение их представителей. К примеру, материал, опубликованный в “Казахстанской Правде” от 27 января 1987 года, говорил о фактах использования традиционных титулов власти по отношению к советским и партийным лидерам республики. Речь, в частности, шла об использовании традиционного титула “улы” при обращении к бывшему первому секретарю Чимкентского обкома КПСС (“улы” в традиционной политической культуре казахов означает “великий хан”).

Hе менее красноречивые факты о характере взаимоотношений между правителями и управляемыми, которые полностью соответствовали нашим представлениям о политической культуре “восточных деспотий”, всплыли в ходе расследования так называемого “узбекского дела”. К примеру, тюрьма, обнаруженная в подвале дома председателя колхоза, героя социалистического труда, удивила, мягко говоря, не только интеллигентные слои нашего общества, но и сами “центральные” власти. В то же время это “удивление” объяснялось, прежде всего, незнанием закономерностей функционирования ТПК в условиях “советского общества”. Известно, что наличие тюрьмы в резиденции среднеазиатского правителя всегда являлось важным символом, демонстрирующим его положение в социально-политической иерархии. Другими словами, несмотря на все попытки прежней власти унифицировать политическую культуру “советского народа”, традиционные ценности этносов, входивших в состав СССР, продолжали во многом определять политические процессы на местах. Hевнимание прежней власти к познанию традиционных политических культур подчиненных ей субъектов, а также функционирования элементов этих культур в системе коммунистического управления, существенно снижало ее возможности находить оптимальные управленческие решения, которые бы, в конечном итоге, обеспечили ей ее собственное выживание. Не удивительно поэтому, что именно “этнический” фактор во многом определил судьбу бывшей “империи”.

Это же привело, как показывает анализ недавнего прошлого, к тому парадоксальному факту, что сама центральная власть в большей мере, чем остальные субъекты властно-управленческих отношений, попала под гипноз своей собственной идеологии. В первые годы “перестройки” было очевидно, что представители центральной власти абсолютно не понимают существа процессов на местах, которые вдруг стали достоянием гласности. Памятны пылкие выступления “прорабов перестройки” следователей Гдляна и Иванова, расследовавших “узбекское дело”, для которых факты, с которыми они столкнулись, свидетельствовали “о полном разложении коммунистического режима”. Им и в голову не приходило, что разложился не “режим”, а их собственные ложные представления о той реальности, которая существовала под сенью марксистско-ленинской фразеологии, о реальности, содержание которой составляла традиционная политическая культура (ТПК) народа. Эту реальность они попросту не знали, да и не могли знать, так как их представления о ней формировались под влиянием идеологии. Местные же власти в этно-национальных образованиях, которые во многом определялись ТПК этносов, адаптировались к идеологическим установкам, исповедуемым московскими властями. Используя зачастую традиционные методы управления на местах, они в то же время придавали им коммунистическое обличье, которое бы соответствовало ожиданиям центральной власти. В этой связи вспоминается факт, зафиксированный мною в 1980 году в Абхазии во время этнографической экспедиции по проблемам геронтологии. В одном из районов, по рассказам местных жителей, имела место кровная вражда между двумя уважаемыми родами. Представитель одного рода возглавлял орган советской власти, другой – партийной. Эта вражда принесла обеим сторонам как материальные убытки, так и человеческие жертвы. Hаконец в райцентр прибыли партийно-государственные чиновники из Сухуми, которые якобы совершили в местном “Доме культуры” обряд, призванный примирить враждующие роды, что, в конечном итоге, и положило конец этому противостоянию. Я не знаю, стал ли факт “войны властей” известен в Центре, но в любом случае, можно с высокой степенью вероятности утверждать, что если бы это и случилось, то в Центр пошла бы информация о “принятых мерах”, т.е. созыва собрания коммунистов, вынесения выговоров отдельным руководителям и т.д. и т.п., т.е. в рамках официально принятой в советском государстве политической культуры. Естественно, что ни в коем случае не упоминалась бы истинная причина конфликта и реальная форма его разрешения.

Систематическое изучение этнической специфики политического процесса, роли и места традиционных институтов “в советской цивилизации” является задачей политико-антропологических изысканий. Во всяком случае современные, еще самые поверхностные исследования, в частности, в наших кавказских республиках свидетельствуют о том, что эти институты вопреки общепринятому мнению о их полной деградации в это время весьма успешно адаптировались к советской реальности, а современные события там есть не что иное как продолжение развития в новых условиях той социополитической ситуации, которая сложилась на Кавказе в коммунистический период [9, с. 193–200].

Распад СССР и образование на его территории независимых государств мгновенно “окрасил” новые политические системы в этнические тона. К примеру, несмотря на декларативную приверженность демократии, политические режимы в азиатских республиках бывшего СССР по существу приобрели ярко выраженные восточно-деспотические черты при достаточном многообразии форм, определяемых конкретными ТПК. Особенно характерен в этом смысле пример Туркмении.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7