Мой Айтматов
Азаткуль Кудайбергенова
Независимый исследователь
Ванкувер, Канада
Что имеем, не храним; потерявши плачем… Как часто мы игнорируем человека, когда он находится «в зоне нашего доступа», а еще чаще мы тоскуем, мечтаем увидеть хотя бы раз тех, кто уже покинул этот бренный мир, и видим в случайных прохожих черты, напоминающие нам навсегда утраченных родных, близких, знакомых. Мы копаемся в дремучих завалах нашей памяти, по крупицам собирая образы тех, кого в настоящем мы можем увидеть только в наших дневных или ночных грезах. Так же часто подобный феномен случается и со всякого рода знаменитостями. После их смерти, на фоне всплеска былой популярности, появляется немало тех, кто считает себя более достойным заседать во всякого рода комитетах, присуждать премии; тех, кто знает, какой памятник лучше поставить. Хотя память совсем не в комитетах, премиях, бронзе, граните и мраморе. Память — это любовь и признательность тех, для кого создавались произведения, а памятник — это немеркнущий образ писателя в сознании тех, кто читал и перечитывает его произведения. У каждого, кто знает и любит творчество Айтматова, свой АЙТМАТОВ. В эссе, предлагаемом вашему вниманию, я хочу рассказать о моем Айтматове.
Мне снились сны, в которых я блуждала по незнакомым местам, переходила из комнаты в комнату или спускалась и поднималась по лестницам в поисках выхода. Всего несколько лет назад эти мои виртуальные пейзажи и интерьеры были неузнаваемыми, но с некоторых пор я вижу во сне горы, реки, озера и долины, поля и сады моей родной центральноазиатской страны, а среди деревьев мелькают до боли знакомые тени.
То я бегу во сне по тенистым аллеям Ботанического сада и далеко впереди вижу белый платок и зеленое в букетах платье моей мамы; то карабкаюсь на покрытый изумрудной молодой травой пригорок и вижу белозубую улыбку моего отца; то иду по пыльной улице родного аила, а навстречу мне со всех ног бегут два моих младших брата. Когда же во сне я оказываюсь в обшарпанных коридорах педагогического института, в котором проработала много лет, то я вижу, как за поворотом исчезает, попыхивая неизменной сигаретой, тень моего незабвенного учителя. Он, как всегда, одет в кожаный пиджак и несет тяжелый, набитый книгами портфель.
В моих снах все больше становится тех, кого мне больше никогда не увидеть живыми; и теперь, когда я погружаюсь в сон, я надеюсь, что увижу тех, кто навечно поселился в мире, «где нет ни печали, ни воздыхания».
Когда я прочитала о том, что сеть книжных магазинов Лондона объявила повесть Чингиза Айтматова «Джамиля» книгой месяца, в моем подсознании, по каким-то законам психологии, начала формироваться идея о том, что в мои сны может придти его дух – арбак того, кто многие годы был, а теперь уже навсегда будет, неотъемлемой частью национальной культуры: самосознания, космоса киргизского народа, частицей которого я сама являюсь. Только я не знаю, каким он предстанет в моих смутных грезах, которые, чаще всего, – только фрагменты, осколки того, что я пережила сама или прочитала в книгах.
Возможно, арбак будет выглядеть как Гэндальф Белый в исполнении сэра Иэна Маккеллана в фильме по роману Джона Рональда Руела Толкиена «Властелин колец». Он придет, медленно и величаво двигаясь, держа в одной руке посох, а другой он будет крепко держать руку Мальчика из повести «Белый пароход или После сказки». Одет Айтматов будет в ослепительно белые, как снега на вершинах Ала-Тоо, одежды, которые так же, как и его длинные волосы, будут струится, развеваемые легким горным ветерком. Когда он остановится, то неизвестно откуда появятся и лягут у ног его Акбара и Ташчайнар, Джаабарс; неподалеку остановится, прядая чуткими ушами, ясная, как последний луч надежды, Рогатая мать-олениха. За спиной будут стоять его герои - и положительные и отрицательные: Орозкул, Базарбай, Сабитжан, Тансыкбаев, Гришан. В первых рядах будут Едигей, держащий взнузданного Буранного Каранара, и Танабай, ведущий оседланного Гульсары. Поодаль от всех, в полном одиночестве будет стоять старик Момун, согнувшийся под тяжким грузом отступничества и предательства.
Хотя, скорее всего, Айтматов привидится мне таким, каким я видела его при жизни. Мне посчастливилось встретиться с ним не один раз и я расскажу о трех встречах, которые запомнились мне наиболее отчетливо.
В первый раз я увидела писателя в 1968 году, когда мне было восемнадцать лет и я училась на втором курсе отделения русской филологии филологического факультета Киргизского государственного университета. Видимо, встреча со студентами университета была организована в рамках празднования 40-летнего юбилея писателя. Встреча проходила в БАЗе (Большом Актовом Зале) главного корпуса университета. Мы – за редким исключением все книгочеи и эрудиты – называли это место проведения официальных мероприятий «базом» – диалектным словом, которое мы вычитали из романа-эпопеи Михаила Шолохова «Тихий Дон», и которым донские казаки называют скотный двор. Свое название это помещение получило, потому что нас «гуртом» загоняли на официозные мероприятия, а мы, совсем как молодые парнокопытные особи, старались «свалить» ( еще одно словечко «юности туманной»; оно означает «сбежать»).
Однако в этот раз все было по-другому. Встреча была назначена то ли в 6, то ли в 7 часов, но, мы, наспех пообедав, понеслись в главный корпус, чтобы занять первые ряды. А не тут то было. Все первые ряды были уже заняты студентами отделения киргизской филологии. Чертыхаясь, мы сели за ними. Вскоре в зале уже было негде яблоку упасть; шум стоял неимоверный. Ждать пришлось не один час, но мы даже не заметили, как пролетело время.
Как я помню, тогда в зале стояла атмосфера праздника, ожидания чего-то необыкновенного. К 1968 году Айтматов уже 10 лет был всемирно признанным писателем, народным писателем Киргизии, кавалером двух орденов Трудового Красного Знамени, лауреатом Ленинской и Государственной премий. Хотя, надо сказать, предвкушение встречи со знаменитым писателем было для нас не самым главным.
На отделении русской филологии учились, может быть, самые красивые и интересные девушки всего университета; отделение называли факультетом невест. Когда мы, а особенно – в большом количестве, появлялись где-нибудь, воздух как будто электризовался. Парни начинали острить, девушки тоже за словом в карман не лезли. Обязательно находился кто-нибудь с гитарой и запевал песни Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы, свои собственные.
Встреча с Айтматовым не была исключением, тем более, что мы сидели в зале уже несколько часов – ураган запредельного флирта сотрясал стены бедного БАЗа. На появление Айтматова на сцене мы даже не отреагировали и по-прежнему переговаривались, смеялись, кое-кто уже даже пел. Организаторы встречи начали стучать, пытались перекричать студентов, но никто не обращал на них никакого внимания. Тогда Айтматов заговорил, не дожидаясь тишины и внимания. Он говорил негромко, но вскоре его спокойный, глуховатый голос наполнил собой зал и наши сердца. Я не могу вспомнить, что он говорил, но никогда не забуду, как он говорил и как мы слушали. Мысли писателя, выраженные через неторопливую и плавную речь, воспринимались нами как заветы предков, как мудрые, жизненно необходимые советы старшего поколения, пережившего войну. Студенты засыпали его вопросами, Айтматов отвечал очень серьезно, но некоторые парировал с тонким, очаровательным юмором. Я хотела спросить, уж не он ли сам был прототипом Сейита из повести «Джамиля». До сих пор жалею, что не осмелилась.
Второй раз Айтматов поразил меня на конференции, посвященной его творчеству. Это мероприятие было организовано в 1985 году Академией наук. Пленарное и секционные заседания проходили в соответствии с академическим протоколом, и, если честно, были достаточно скучными. Объективности ради, должна признаться, что я сама в своем докладе о восприятии Айтматовым киргизской акынской поэзии особых открытий не сделала.
Так чем же запомнилась мне эта встреча? Я думаю, тем что я открыла для себя нового Айтматова. Меня, воспитанную в традициях почитания старших, удивила его, как теперь принято выражаться, «демократичность». Я думаю, меня поразила его внутренняя свобода, раскованность и непринужденность. Я помню, как вокруг него роились молодые аспиранты и преподаватели обоих полов. Он шутил, смеялся и словно лучился изнутри. Сейчас, вспоминая об этой встрече, я уверена, что тогда я видела настоящего Айтматова — творческую личность на пике славы, человека, любящего жизнь во всех ее проявлениях, гуманиста.
Думается, что Айтматову всегда как бы навязывали роль мудреца, пророка, спасителя родины, а он был и хотел быть художником, вдохновенным певцом, как его же Раймалы-ага из романа «И дольше века длится день»: «И, обращаясь к людям, сказал Раймалы-ага, что счастлив тем, что дожил до благословенных дней, когда судьба ему в награду послала равного акына, певицу молодую Бегимай. Сказал, что кремень, лишь о кремень ударяясь, огонь воспламеняет, так и в искусстве слова, состязаясь в мастерстве, акыны постигают тайны совершенства. Но сверх всего, сверх мыслимого счастья он счастлив тем, что напоследок жизни, как на закате, когда светило всей мощью полыхает, наполненной от сотворенья мира, познал любовь он, познал такую силу духа, какую не знавал отроду», – вот истинное послание Айтматова своим читателям, своему народу, всему миру. Иными словами, он не хотел никого учить, спасать человечество, он просто хотел писать свои гениальные повести, жить, как ему нравилось, любить.
На память об этой встрече я храню фотографию, на которой Айтматов стоит в окружении молодых и рьяных аспиранток и преподавательниц, а такие маститые литературоведы и критики, как Кенешбек Асаналиев, Евгений Озмитель и другие скромно стоят на периферии. Я смотрю на эту фотографию в трудные минуты моей жизни и, как заклинание, повторяю: «Я хочу, могу и буду сама собой».
В последний раз я видела Чингиза Айтматова утренним весенним днём 1997 года на обочине горной дороги. Я, моя дочь, ее муж и куча племянников разных возрастов ехали на пикник в горное ущелье. Как всегда я любовалась будничными и в тоже время необыкновенно прекрасными пейзажами моей горной страны, которые пестрой лентой разворачивались за окнами нашего автомобиля. Пейзажи были почти безлюдными, поэтому я сразу заметила двух мужчин, медленно идущих по обочине дороги. Мужчина, который был повыше, отличался какой-то нездешней элегантностью. Он был в сером плаще с поясом и без головного убора.
Когда мы проезжали мимо, я заметила горделивую осанку, седые, густые, зачесанные назад волосы и крупный нос. Сначала я не поверила своим глазам и неуверенно сказала, что вижу идущего по дороге Чингиза Айтматова. Джамал обернулась и закричала: «Да! Да, это он! Stop the car right now!». Все высыпали из машины и побежали навстречу Айтматову. Я помню: моя высокая, длинноногая красавица-дочь бежит навстречу писателю, раскинув руки. За ней неслись племянники и племянницы, радостно выкрикивая: «Чингиз Торекулович! Чингиз Торекулович!» . Писатель остановился, а через несколько минут вокруг него образовалась небольшая куча-мала. Писатель смеялся, пожимал руки, гладил головы и отвечал на приветствия. Мы предложили подвезти его, но он ответил, что они вместе с Абдылдажаном Акматалиевым хотят немного прогуляться, поблагодарил за заботу.
Когда мы вернулись в машину и продолжили свой путь, я оглянулась назад и увидела стоящего посредине дороги Айтматова. Он стоял, опираясь на трость, гордо откинув голову, и смотрел вперед на вершины гор, покрытые снегом и сверкающим на солнце льдом. Кто знает, может быть, он, так же, как и герои его последнего романа «Когда падают горы (Вечная невеста)» Арсен Саманчин и Джаабарс, думал о том, как уйти как можно выше и раствориться в белом вечном безмолвии снегов Ала-Тоо.
Теперь мне никогда не встретить Айтматова на горной дороге. А когда я приеду домой, в мой пыльный и такой среднеазиатский Бишкек, я смогу только посетить его могилу или молча постоять возле памятника. Но я могу увидеть его во сне. Переселившись навсегда в мир иной, он стал таким же вечным и нематериальным как герои его произведений. Айтматов там – высоко-высоко за облаками, среди звезд; там, где с печальным курлыканьем будут вечно лететь его ранние журавли, а по Млечному пути — Дороге Соломщика будет идти Толгонай вокружении родных и близких. В заключение, я хотела бы успокоить Ширин — дочь Айтматова, которая в интервью Радио Азаттык то ли обмолвилась, то ли пошутила о том, что каждый раз, когда она зимой проезжает мимо памятника отцу, ей хочется выйти и надеть на него свои шарф и пальто.
Знаешь, кызым, твоему отцу не нужны твое пальто и шарф — ему тепло и, как ни банально это звучит, его греют любовь и признательность кыргызского народа, акыном-певцом которого он
был, есть и останется навсегда.