Назад На главную страницу

 

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ КАК СПОСОБ ИСТОРИКО-
КУЛЬТУРНОЙ САМОРЕФЛЕКСИИ
(К вопросу о евразийской матрице этногенеза на постсоветском пространстве)

"И я увидел сон ,
Тот сон длинней меня…"
(Иван Жданов).



Помнится, как в далекие аспирантские годы, приходилось участвовать в семинарах психолога Я. Пономарева. Как-то, говоря о диалектике отношений "системы-лидера" и "системы-аутсайдера", развивающихся внутри одной мета-системы, ученый предложил решить пространственную головоломку. Суть ее состояла в следующем: необходимо было соединить четыре точки плоскости тремя линиями. Правильный ответ определялся посредством выведения точки измерения за внешние параметры квадрата, с последующим включением его внутрь возникшего треугольника…
Ни в коем случае не пытаясь травестировать проблему судьбы евразийского учения на современном этапе ее развертывания в геополитическом, социокультурном, интеллектуальном или же виртуальном пространстве ее уплощенно-линейным, геометрическим решением, хочу все же предложить рассмотрение обсуждаемой проблемы с позиций, выходящих за пределы классической формулы евразийства, представленной одной лишь российской стороной.
Если задаться вопросом: что лежат в основе существующих противоречий, составляющих концепцию современного евразийства и попытаться сбалансировать подходы с целью их конструктивного разрешения, то первый ответ будет состоять в следующем: непонимание, возникающее между сторонами диалога, рассматривающих проблему евразийства исключительно с противоположных позиций, является главной причиной их несовместимости.
Новейшая история младо-государственных образований, возникших на пост-советском пространстве, и неразрешимые (если рассматривать их с позиций категорий и терминов современной политологии и социометрии) противоречия и катаклизмы, сопровождающие болезненный процесс распада некогда монолитной и внутренне упорядоченной геополитической (и, добавим от себя, цивилизационной) целостности, занимающей огромное пространство евразийского суб-континента, делают необходимым рассмотрение возникших ситуаций и стратегии развития евразийства в едином историко-культурном дискурсе и под общим ракурсом. То есть, при помощи ресурсов и средств, которыми пользуется не одни лишь адепты так называемого - "ортодоксального евразийства". К активному изучению этого направления подключились и те, кто не относит себя к титульному этносу России, а также их коллеги из новообразованных государств Центральной Азии и Южного Кавказа. Надо ли говорить о том, что их мнение до сих пор упорно не принимается в расчет "ортодоксами".
А, между тем, сегодня становится все более очевидным, что поиск путей для придания нового импульса идеям евразийства на современном витке исторического развития России и сопредельных с ней евразийских государств, должен рассматриваться на новом таксономическом уровне, предполагающем актуализацию идей и методов, разработанных за последние десятилетия исследователями, представляющими не одну лишь Россию в ее современных государственных границах. Иными словами, в контексте всей евразийской цивилизации, неотъемлемыми частями которой стали этносы, жившими в этом пространстве тысячелетиями.
Необходимость расширения понятийного поля проблемы евразийства хорошо понимал Лев Николаевич Гумилев. Возможно, он был единственным (если не последним) ученым России, кто относился к феномену евразийства не как к академической проблеме, но как к живому процессу, имеющему тенденцию к расширению и углублению собственного пространства в широком дискурсе над-персонального жизнесуществования отдельных людей и целых этносов Евразии. Причем, Л.Н.Гумилев не просто понимал, но последовательно проводил эту идею в своей жизненной практике на протяжении всей своей многотрудной жизни. Именно это обстоятельство позволяет говорить о евразийской идее во многом как о персональной судьбе "последнего евразийца" (по собственному определению Л.Н.Гумилева) не опасаясь субъективизации и персонификации проблемы.

1. ПОСЛЕДНИЙ ЕВРАЗИЕЦ РОССИИ
Когда около десяти лет тому назад ушел из жизни Лев Николаевич Гумилев,смерть его казалась всем нам, близко знавшим его, драматичным, однако и естественным завершением земной жизни одного из последних российских интеллигентов и ученых, в чьей судьбе цивилизационный разлом исторической вехи России пришелся не вскользь и не по касательной, а по самой ее сердцевине, придав ее смыслу особую, ни с чем не сравнимую над-индивидуальную масштабность. Но в те дни это чувство было связано с болью утраты и по этой причине не могло стать ясным и артикулированным пониманием места и роли судьбы Л.Н.Гумилева в российской науке, а если щире, то в том, что можно было бы определить понятием российской духовной Ойкумены .
Только теперь, спустя время, начинаю постигать подлинное значение тогдашней догадки: истинный смысл жизни и судьбы Льва Николаевича Гумилева не подвластен поверхностным эмпирическим оценкам и суждениям и каждый ее эпизод несет в своем содержании некое сакрально-фатальное наполнение, разгадка понимания которого лежит за пределами персональной биографии (хотя и в ней тоже) ученого. И если правда, что высокая жизненная идея зачастую реализует себя отнюдь не через отдельную личность, а через череду судеб многих поколений, то столь же справедливо и то, что "свиток жизни" родового древа Гумилева, как живой слепок исторической судьбы России, надо читать от его подлинного начала - от генетических корней ученого. Тогда жизнь и судьба Льва Гумилева - историка, Николая Гумилева - поэта , его отца , Анны Ахматовой - поэта, его матери и еще доброй сотни тысяч российской интеллигентов предстают перед глазами как многостраничная сага о судьбе породившей их России. Той России, в общественном сознании которой на разломе ХХ-го века, зрело ощущение эсхатологического конца в образе "грядущего хама" (Мережковский) и провидчески угаданного Николаем Гумилевым своего палача, несущего гибель и поругание всему, что связывалось с национальными идеалами и самоей духовностью прошлого и настоящего : "Все товарищи его заснули , / Только он один еще не спит : / Все он занят отливаньем пули, /Что меня с Землею разлучит… ("Рабочий").
Осознавая свою жизнь как неотъемлемое звено единой цепи,связывающей его с судьбой российской интеллигенции, как с независимо от него протекающим целостным историко-культурным процессом, Лев Николаевич нисколько не лукавил, когда за пол-года до своей кончины признавался мне, что не понимает (да и не хочет понимать и уж, тем более, не пытается судить о том), что происходит во взбалмошенном лозунгами перестройки сознании окружающего его общества. Даже свое скандально прозвучавшее незадолго до этого интервью для программы А.Невзорова не захотел опровергать - уж слишком мелко и лживо-конъюнктурно использовали его концепцию этногенеза и биосферы Земли для иллюстрации своих махровых ультра-националистических идеек политически озабоченные проходимцы. Вступать с ними в полемику, опровергать или оправдываться было ниже его достоинства:"мою честь защитят мои тексты, а не бесплодные споры с вооруженными телекамерами и микрофонами шариковыми".
Гражданская судьба Л.Н.Гумилева удручающе отечественна - весь драматизм становления тоталитарного режима, всю ложь и близорукую конъюнктурность квази-научной большевистской идеи, уводящую Россию и ее народы в противоположную сторону от магистральных путей истории культуры и цивилизации - в антиутопичность оруэлловского существования - он пережил сполна. Обладая масштабным и системным аналитическим мышлением, умея видеть отдельный эпизод в его исторической перспективе, Гумилев, конечно же, предвидел всю историческую обреченность химерической власти большевизма. Но, как русский интеллигент (и по менталитету, и по своему дворянскому происхождению), он не мог не сопереживать Родине, сотрясенной и смятой бесчисленными катаклизмами, а потому мужественно и стоически вынес весь беспредел надзирательно-бюрократических, квази-научных методов режима.
Можно с полным на то основанием утверждать, что силы и духовную энергию Гумилева питала совершенно очевидная, близкая его сердцу, но трудно доказуемая из-за превратных толкований дюжинного ума, мысль о взаимообусловленности всех происходящих на планете процессов. Оставаясь реальным сподвижником философских концепций основателей евразийской концепции развития евразийской цивилизации, развивая и конкретизируя учение Вернадского и Чижевского, подтвердивших в своим исследованиях историко-цивилизационный статус многоуровнего историко-культурного евро-азиатского образования, возникшего в сердцевине континента, он трактовал деятельность каждого отдельного субъекта социума этого цивилизационного пространства, в контексте глобальных процессов, протекающих в мировом пространстве. Подобный универсальный подход делал его выводы глубоко гуманистическими и экологическими в самом истинном смысле этих понятий, поскольку определял каждого отдельного человека и социально-этническую общность, его воспроизводящую, единственно реальным субъектом историко-эволюционного развития человека и в роли активного субъекта истории, и в качестве жизнетворящей энергии процесса эволюции окружающего мира. Кроме того, такой подход дезавуировал тенденциозность и волюнтаризм всей предшествующей официальной истории, ее субъективную интерпретацию, превращающую науку в развернутую в направление прошлого, политику. Вспомним метко брошенное замечание о том, что "Россия - страна с самым непредсказунмым прошлым".
Преставляется важным отметить, что вводя в систему своих доказательств термины из естественно-научных дисциплин (в частности, из физики и из одной из ее составляющих - термодинамики), а не изобретая неологизмы, Л.Н.Гумилев достиг не только необходимой строгости и емкости архитектоники излагаемого материала, но и воплотил, не поддающуюся субъективизму, собственную эмоциональную причастность к духовной культуре и мировой науке, создав одновременно поле суггестивного воздействия на целостное восприятие текста у потенциального читателя и последователя.
Не менее значимо для адекватного понимания учения Л.Н.Гумилева его отношение к исторической роли и функциям русского языка в процессе исторического этногенеза русской нации.
Отец ученого - Николай Гумилев, дворянин по крови, исповедывал идеалы своего сословия, предписывающие служение Отечеству "без страха и упрека". В "смутные времена" политической чересполосицы он был обречен сублимировать свои невостребованные качества в поэтически-романтические произведения величайшей духовности. Его поэзию можно назвать манифестом безвозвратно уходящего образа российского рыцарства с его обостренным чувством чести, идеалы и кодекс которых он декларировал своей поэзией, своей судьбой и своей смертью.
Мать - Анна Горенко - берет себе глубоко символический псевдоним, связанный с ее фамильными предками - золотоордынской военной аристократией. И в сознание многих русских читателей входит великая русская поэтесса Анна Ахматова с глубоко индивидуализированой, утонченной лирикой и трагизмом, одиноко бредущая по разрушенной, истерзанной и опустошенной Родине. Если же рассматривать все творчество поэтессы в контексте личной судьбы в ее тесном переплетении с драматическими коллизиями, сотрясающими российское общество, то обнаруживается, что духовным стержнем и основаниями поэзии Анны Ахматовой было стремление отстоять человеческое достоинство как последнюю и определяющую ипостась духовной культуры.
Сын таких родителей не мог не прийти к прямо-таки языческому обожествлению слова, к безграничной вере в его неизбывную надматериальную силу и самодостаточность.
Субстанциональной основой формирующегося комплекса социально-психологических признаков сознания древних племен, населяющих территорию еврозийского суб-континента Л.Н.Гумилев считал "осевую эпоху" (I - VI вв.н.э.). В этот период мощные миграционные потоки из Центральной Азии, смешав "этнически-гомогенные" прото-словянские, угро-финские и тюркские племенные образования, составили в своей совокупности насыщенную био-энергетическую массу, готовую к любой форме общежития. Именно этим обстоятельством можно объяснить то, что такой важнейший консолидирующий фактор как язык межнационального общения (а в сложившейся ситуации в этой роли выступил древнерусский язык) испытал на себе глубинные структурно-семантические преобразования. Причем изменения эти коснулись не только лексики, внутренней семантической поэтики и мелодики языка, но и его идеоматически-ассоциативного строя.
Это и дало основание Л.Н.Гумилеву относится к языку как к некоей метафизической сфере общения. Язык в его понимании не только обозначает предмет или явление или способ субъектно-субъектного и субъектно-объектного взаимодействия, но и сообщает отдельным индивидам (этническим/социальным группам) об их единстве, диахронно растянутом в надличностное историко-культурное пространство. Следовательно, в языке имплицитно содержится некая над-индивидуальная воля, психо-энергетическая сила и, одновременно, достаточно жестко структурированная форма/способ психо-моторного восприятия действительности, воздействующая своим внутренним кодом на ситуацию и на ее оценку и на особенности этно-психологического стереотипа поведения каждого отдельного субъекта сообщества.
По Л.Н.Гумилеву, именно устная речь, с ее богатыми синонимами и образностью, за долгие тысячелетия до появления письменности, определила этнический характер племен и народов, вошедших впоследствии в состав нового этнокультурного образования, основными составными которого стали славянский, фино-угорский и тюркский этносы. Подтверждение тому - установившееся единое понимание Пространства и Времени, в их отношении к условиям человеческого существования на всей территории Пояса Великих Степей - от Каракорума до Балатона.
Если принять за основу гумилевскую интерпретацию истории, становится понятнее закономерность возникновения плеяды гениальных русских писателей "золотого" и "серебряного" веков, вошедших в анналы мировой классики, обреченное пикирование "западника" и новообращенного католика (золотоордынца по происхождению) Чаадаева с самостью языка и яростные филиппики маркиза А. де Кустена (а по убеждению Л.Н.Гумилева, все того же Чаадаева) против всего российского.
Минуя еще более печально-бесплодный опыт советских литераторов, в массе своей предавших идеалы своих предшественников и перешедших на "новояз" соцреализма, Л.Н.Гумилев сумел вдохнуть в строки своих исторических трудов магическое очарование русского поэтического слова, блеснув глубоким пониманием уникальности и неповторимости лексического наследия целостной евразийской культуры.
Возможно, Л.Н.Гумилеву не приходилось задумываться о том, что созданное им учение является, по-существу, предтечей нового понимания происшедшего в судьбах народов и государственных образований на всем пространстве Евразии. Но то, что оно привлекает к себе все большее внимание со стороны ученых, дает основание говорить о том, что наследие Л.Н.Гумилева становится сегодня неотъемлемым фактом реально существующего интеллектуального пространства, превращаясь в альтернативную официозу концепцию, обойти которую становится все более и более трудно.
Если же рассматривать ситуацию, возникшую в период новейшей истории евразийского геополитического пространства в контексте последующих социально- и этно-политических процессов, то нельзя не заметить и того, что идеи ученого при учете изменившихся реалий геополитического ландшафта, происшедших за последние годы и при сместившихся смысловых приоритетах и акцентах представляет собой сегодня как бы взглядом не в будущее, а в прошлое.
И вот почему.
Большая часть Евразии, как геополитического пространства, вошедшего в состав Российской империи, а в последующем - в СССР, предоставляла идеологической конструкции евразийства, как этно-консолидирующей идее, время и место действия для инкубации и детальной проработки способов генерирования отдельных этно-культурных сегментов в единое целое, на основе которого могла была возникнуть современная российская политическая нация. Однако, вместе с развалом Советского Союза и переориентацией возникших младогосударственных образований на самостоятельное вхождение в мировое сообщество, это время безвозвратно ушло.
В свете происшедших перемен гипотетические социо-этнические модели классических российских евразийцев представляются сегодня не более, чем утраченным шансом российской просвещенной интеллигенции вдохнуть в обессиленное тело страстно любимого и, вместе, ненавистного Отечества пассионарную энергию этносов, некогда входивших в его состав.
Вместе с тем, "обрыв" естественно-исторической связи между конструирующей геополитической идеей евразийства и реальной общественной практики не может означать однозначного ее отрицания. Уже в силу одного только лишь обстоятельства ее несомненной, историко-культурной ценности и очевидной перспективы для исторического шанса на выживание в качестве полноценного субъекта историко-культурной эволюции человечества, который евразийская идея представляла каждой из этнических групп населявших это геополитическое пространство.
Очевидно, что на фоне усиления тенденции в направлении начавшегося процесса глобализации экономической, политико-идеологической и культурной интеграции мирового сообщества, для народов и государственных образований евразийского субъконтинента возникает целый ряд неразрешимых вопросов.
Первый ряд этих вопросов состоит в неизбежной утрате историко-культурной самоидентификации в новом для себя пост-индустриальном, информационно-технологическом пространстве, в котором евразийские народы по определению будут вынуждены занять позицию аутсайдеров. Кроме того, далеко исчерпанный и не востребованный потенциал творческой энергии евразийских народов может сублимироваться в неконструктивные и не адекватные формы и способы своего проявления. По-видимому, для обретения дополнительного жизненного импульса, и для генерализации пассионарной энергии, могущей вывести эти народы из исторического тупика может стать консолидация идеи евразийства с учетом тех ожиданий, которые вкладывают в нее представители этнических групп, долгие десятилетия находившихся на периферии евразийской культурно-исторической общности.

2. Центрально-азиатский вектор евразийства
Рассказывают, что когда, во время Второй мировой войны, в Самарканде формировалось одно из подразделений будущего Войска Польского, несколько польских солдат отправились на базар. Прознав, что они родом из Польши, местные старики обратились к ним с настоятельной просьбой привести с собой в следующий раз полкового трубача. Нимало удивившись столь необычной просьбе, поляки все же привели на базар своего земляка-трубача. И протяжная мелодия горна потекла-зазмеилась по узким улочкам древнего Самарканда, заскользила-засверкала переливами майоликовых красок по узорным порталам мавзолея Регистан, повторяя вычурные переплетения линий орнамента, чтобы, вспыхнув напоследок ярким отблеском, растворится навсегда в лазурно-голубом небе во все времена пребывающей, боголюбимой Азии.
Поблагодарив трубача за исполнение их желания, старики рассказали, что некогда, один воин из их народа совершил страшный грех: убил выстрелом из лука муэдзина из западных пределом мира в тот момент, когда тот, звуками трубы, призывал людей к молитве. С той поры возникло поверье: чтобы смыть грех, надо чтобы муэдзин-трубач из тех краев, встав в центре Самаркандского базара, повторил свой прерванный призыв к молитве.
Сегодня мы можем восстановить по документам название того места "из западных пределов мира", где был убит "муэдзин". То был Краковский Мариатский собор. Можем, бесчисленное множество раз и от любого гида, услышать легенду о часовом трубаче, тревожный сигнал которого о приближающемся войске неприятеля, был прерван стрелой, выпущенной в него монгольским воином. Можем воспроизвести панораму событий, определивших последующее направление развития истории, реконструировать социально-политическую стратификацию обществ и государств на различных этапах их историко-эволюционного развития. Можем, кроме того, составить подробнейшую опись всей совокупности предметного окружения, что определяла жизнь и материальную культуру правящих династий и народов, канувших в Лету. Можем…
Но значит ли это, что наша память лучше, нежели коллективная генетическая память тех безымянных самаркандских стариков, что с наивным убеждением и с похвальным усердием исправляли прошлое, внося в его содержание такие недостающие свойства, каковыми являются непременное соблюдение справедливости и боязнь утратить ответственность пусть даже не за тобой совершенный проступок? И еще многое из того, что ценим мы в своей жизни больше ее самой, но о чем молчит любой учебник посвященный нашей прошлой истории. Словно только победами и поражениями, связанными с "собиранием и утратой земель и народов", да еще одними лишь изобретениями "машин и социальных законов", измерялась жизнь наших предшественников на земле. Значит ли это, что наше нормативно-технологическое понимание истории, станет причиной тому, что потомки наши будут вспоминать о нас только благодаря тем сомнительным, материально исчисляемым благам, которые сумели мы создать в своей повседневной жизни и унаследуют одни лишь наши заблуждения относительно их преумножения, вычеркнув из своей памяти за ненадобностью все то, что являлось подлинным смыслом и содержанием нашей жизни?..
Выходит, что не столь уж наивно не правы были самаркандские старики, когда пытались своими руками восполнить недостающие странички истории, поскольку их отсутствие делают содержание прошлого неполным, а значит и неверным…
В конце 1991 года, одна за другой, произошли встречи в верхах, радикально изменившие геополитическую и геостратегическую архитектуру евразийского материка, а также векторы исторического и политико-экономического развития всех стран, входящих в него. В Маастрихте главы ЕС сделали один из самых важных шагов за всю историю существования Европы - объединение ее в единый геополитический, торгово-экономический, информационный и культурный союз. Следствием этого объединения стало продвижение западной части Европы к Востоку, к самым рубежам, державшей ее в постоянном напряжении "империи зла". Этот добровольный "аншлюс", очередными субъектами которого стали страны "восточного блока" - бывшие сателлиты СССР, продолжает продвигаться на Восток, инкорпорируя в свой состав страны Балтии, Южного Кавказа, Молдову и Украину (отметим, что даже Россия намекнула о своем возможном участии в ЕС и в НАТО).
Осенью того же года в Минске лидеры трех славянских республик - Беларуси, Украины и России - заключили "союз трех", что, по-существу, явилось приговором для геополитического центра СССР - Кремля и, соответственно, для всего СССР. Спустя короткое время, теперь уже главы центрально-азиатских республик собрались в Ашхабаде с тем, чтобы определить свои позиции в отношении "оппортунистов, сбежавших в "самоволку" из общего для всех социалистического лагеря". Ожидалось, что на этой встрече центрально-азиатские республики предпримут симметричные санкции, направленные против сепаратистов из "беловежской антанты". Однако на встрече возобладало другое мнение. Подтвердив легитимность "союза трех", главы центрально-азиатских республик обратились к России, Украине и Беларуси с просьбой принять их в свое содружество. Но "на условиях равноправных соучредителей", на что получили обнадеживающий (хотя и не утвердительный) ответ. К слову, мэр Москвы - Юрий Лужков определил этот гипотетический тогда еще союз как "содружество трех ушанок и пяти тюбетеек".
20-го декабря 1991 года, по приглашению Президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в Алма-Ате собрались лидеры одиннадцати суверенных государств, которые подписали окончательный приговор всему геополитическому пространству социалистического мира. Родившийся на его месте конгломерат государств, провозгласивших свою независимость (как подтвердил в дальнейшем противоречивый характер их взаимодействия и неэффективность многочисленных соглашений и документов), явился неким временным, переходным заменителем исчезнувшего СССР. С "прозрачными", по выражению Бориса Ельцина, границами. И все же, утверждать о том, что геополитическое пространство бывшего СССР окончательно кануло в Небытие, было бы преждевременным. В отличие от Маастрихта, где речь шла о браке, пусть по расчету, но все же и по любви, в Алма-Ате стороны обговаривали условия, так сказать, цивилизованного и, как можно менее болезненного для всех, но все же развода.
В этот же период состоялась еще одна знаменательная встреча. На происшедшей в Дакаре Исламской конференции в число ее постоянных членов вошел Азербайджан, ставший первой из республик бывшего СССР, самостоятельно вступившей в международную организацию, не связанной с "социалистическим интернационалом", будь какого призыва. Между прочим, Дакарская конференция недвусмысленно намекнула остальным мусульманским республикам Центральной Азии, что "будет приветствовать и всячески поощрять их желание вступить в ОИК". Тогдашнее руководство Пакистана (Президент Гулам Исхак Хан и премьер-министр Наваз Шариф) обратились к новообразованным исламским государствам с предложением о создании своей, независимой ни от кого, "системе коллективной безопасности", могущей в ближайшей перспективе перерасти в военно-оборонительный блок…
Все эти события стали концом одной и началом другой исторической эпохи, радикально изменившей геополитические контуры евразийского суб-континента, внутри которого (правда, пока еще не столь отчетливо, однако все же довольно ощутимо) стали проступать очертания нового межгосударственного образования - Туркестана.
Надо сказать, что границы Туркестана (Мавераннахра, Дешт-и Кипчака - в различные периоды истории) рисуются сегодня не столько изнутри, сколько снаружи. И, хотя попытки создания Туркестанской Федерации, предпринимавшиеся уже в 20-е годы нашего столетия, были жестоко подавлены на корню большевистским руководством Кремля, идея внутри регионального содружества, никогда не умирала окончательно. Она, что называется, "витала в воздухе", питая романтические грезы национальной, по преимуществу гуманитарной, интеллигенции. Однако сегодня, идея о создании Туркестанской Федерации, при всей своей внешней привлекательности, кажется все же мало осуществимой. Хотя бы по одной, но весьма существенной причине: за советское время в республиках сформировались достаточно влиятельные политические структуры и правящие элиты, существенно повлиявшие на формирующиеся автономно от соседей национально-поведенческие стереотипы своих народов, на их национально-психологическую самоидентификацию, в прошлом не столь дифференциированые. Нельзя не учитывать и личных амбиций лидеров возникших государств, которые, ощутив вкус единоличной власти, не захотят ею делиться ни с кем. Если к тому же принять в расчет разноскоростной, для каждой из стран региона, характер и динамику демографического воспроизводства населения, а также относительную условность и не бесспорность межгосударственных границ, очерченных в советские времена без учета реального соотношения этнических групп, то можно, уже в самом обозримом будущем и почти наверняка, предполагать здесь эскалацию межгосударственного напряжения. Подогретую к тому же извне.
И все же нельзя забывать, что некоторые усилия в направлении внутри региональной интеграции были в те годы осуществлены. Первые обнадеживающие шаги в этом направлении были предприняты Президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым в 1990 году, когда в Алма-Ате собрались лидеры пяти республик Средней Азии и Казахстана. Кстати, буквально в эти же дни в казахской столице состоялась трехсторонняя встреча руководителей народных движений Казахстана, Узбекистана и Кыргызстана, на которой велись поиски путей примирения между киргизами и узбеками в связи с "ошским конфликтом" (июнь 1990 года). На второй встрече глав центрально-азиатского региона в Ташкенте (лето 1991 года) в качестве наблюдателя присутствовал уже и представитель из Азербайджана. Надо заметить, что на обеих этих встречах идея создания Туркестанской Федерации не затрагивалась. Стороны ограничились лишь подписанием ряда важных межгосударственных соглашений экономического и культурного характера. Однако остается фактом и то, что тезис о создании межгосударственного объединения тюрко-язычных народов Центральной Азии - прозвучавший в это же время призыв Ассоциации тюркских народов, которая провела в Алма-Ате (декабрь 1991 года) свою конференцию - встретил в кругах национальных интеллигенций региона безусловную и горячую поддержку.
Но сложившаяся в те годы внешне- и внутриполитическая реальность не способствовала актуализации всех этих стремлений на внутри региональное объединение. Во-первых, вследствие уже упомянутого выше "субъективного фактора" - возникшего и набравшего ускорение "разбега интересов" у правящих политических элит. Во-вторых, наличием "объективных обстоятельств", состоявших в том, что за событиями в регионе пристально следили достаточно могущественные соседи. С севера - Россия, с востока - Китай, с юга - исламский мир, которые были преисполнены решимости, всячески противоборствовать возможным тенденциям в направлении внутри региональной интеграции (Россия и Китай); или принять участие в этом процессе, диктуя при этом свои интересы (исламский мир).
Подтверждением сказанному, может служить то, что три ближайших южных соседа - Турция, Иран и Пакистан - начали активное проникновение на чрезвычайно перспективные и емкие, хотя и не сложившиеся в стройную систему, рынки центрально-азиатских стран. Каждая из этих стран понимала, что, предложив свою помощь "собратьям, вышедшим на свободу из советского плена", они могут уже в самое ближайшее время рассчитывать на приоритетные позиции при разработке и последующем совместном владении значительными сырьевыми ресурсами, таящимися в недрах региона. Именно по этим причинам они приняли самое активное участие в реализации предложенного Нурсултаном Назарбаевым, масштабном проекте создания Трансазиатской железно- и автомагистралей, повторяющей древние маршруты "Великого Шелкового пути".
"Если бы нам удалось объединить наши капиталы и технологии с вашими ресурсами, то к чему тогда нам Европа" - высказывались многие предприниматели из соседних региону, динамично развивающихся, южных стран. Но, под первой частью этого утверждения охотно подписались бы не только ближайшие соседи, но также и представители деловых кругов из гораздо более состоятельных стран из-за пределов региона, положивших глаз на "невест, хотя и с сомнительным прошлым, однако и с богатым приданным", каковыми предстали перед всем миром молодые центрально-азиатские государства.
Не потому ли, спустя короткое время регион посетили, с официальными и просто дружескими визитами, М.Тетчер, Дж.Бейкер, Т.Озал, Али Акбар Вилаети, а за ними и другие лидеры международного сообщества. Заметно активизировался и Китай. С одной стороны, он, и небезосновательно, опасался "дурного влияния" нового региона на тюрко-язычное население Восточного Туркестана. С другой, боялся остаться "в хвосте очереди" накануне распределения пакета выгодных экономических соглашений со странами "центрально-азиатского клондайка", сулящие к тому же немалые политические дивиденды.
На этой "ярмарке спроса и предложений" нельзя было не заметить и, все еще не утратившую былую внушительность, фигуру России. Которая, осознавая малую перспективность "славянского союза" и очевидную несостоятельность своих устремлений в Европу, не хотела терять контроль над своими бывшими колониями - могущими стать для нее к тому же и транзитной территорией в "хождении за три моря". Или, в соответствии с гораздо более вульгарным, хотя и вполне соответствующим действительным интересам России, выражением российского ястреба В. Жириновского, "броском на Юг". Тем более что в этом регионе Россия сохранила значительную долю своих людских ресурсов и развитую торгово-экономическую и информационную инфраструктуру. Следует признать, что возможности для эффективных маневров здесь у России далеко не исчерпаны: в первую очередь они состоят в тесной взаимосвязи производственно-технологических структур и транспортных коммуникаций. Кроме того, для стран центрально-азиатского региона наличие фактора присутствия России может выступить надежным контрбалансом против потенциальной опасности экспансии, как со стороны Китая, так и со стороны братьев-мусульман. Внутри же региона в союзе с Россией заинтересованы Кыргызстан и, в особенности, Таджикистан, не без основания опасающихся территориальных притязаний со стороны, все более перенаселяющегося и вываливающегося за пределы своих государственных границ, Узбекистана. Что же касается Казахстана, этнический состав которого почти наполовину состоит из русскоязычного населения, то он просто обязан строить с Россией компромиссно-комплиментарную политику.
Словом, учитывая стяжение разнонаправленных политических и экономических потенциалов и интересов самых разных участников "центрально-азиатской интриги", можно утверждать о том, что существующее на сегодня хрупкое динамическое равновесие почти наверняка нарушится. А это может означать, что версия Збигнева Бжезинского, назвавшего регион "центрально-азиатскими Балканами", может стать трагической реальностью. Причем, уже в самое ближайшее время.
Однако, вопреки прогнозу З.Бжезинского, представляется все же, что события в регионе могут развиваться и по другим сценариям. Либо регион войдет в пространство новых глобальных рынков, с последующей реструктуризацией младо государственных социально-экономических систем и с передачей, не умеющими за себя постоять, хрупкими, внутри полыми государствами, реальной политической власти в руки крупных транснациональных финансово-промышленных групп. Либо пойдет по пути изыскания собственных социально-политических ресурсов с целью создания (реконструкции) устойчивой гео-стратегической транснациональной целостности.
Первый сценарий даст населению региона реальное (хотя и не столь высокое, как ему бы хотелось) ощущение благосостояния и социальную стабильность, хотя при этом оно превратиться в достаточно пассивный объект, испытывающий на себе политическое и экономическое давление (а еще точнее - диктат), связанное с интересами крупных финансово-промышленных групп. К этому надо добавить, что при подобном развитии событий, со всеми стремлениями к углублению процесса возрождения собственного национального языка, а также культурного наследия, необходимо будет, без сожаления и, как можно быстрее, расстаться. Конъюнктура глобального рынка, по определению, предполагает культурную и языковую унификацию как единственную форму коммуникационных связей и информационного взаимообеспечения между его субъектами. Это же правило распространяется и на корпус рабочих, ИТР и иных производственных структур, обслуживающих производство и реализацию товарных потоков, а также на многочисленную армию трудовых ресурсов, востребуемых разветвленной инфраструктурой рынка широким набором стандартных (и не только стандартных) услуг.
Таким образом, в соответствии с развитием процессов в направлении вхождения стран центрально-азиатского региона в глобальные рынки на условиях сырьевых и потребительско-обслуживающих зон, они попросту утрачивают перспективу собственного исторического развития. И это - объективная историческая реальность, которая стоит перед новообразовавшимися государствами не как виртуальное, но как вполне ощутимое уже в самые ближайшие годы, будущее.
Тому доказательством выступают дериваты развития национальных экономик этих стран - национальные валюты, облигации и прочие ценные документы, рыночная цена которых весьма неустойчива и полностью зависит от курсов традиционно твердых валют развитых стран. Не случайно ведь, что во время прошедшего в Ашхабаде (апрель, 1999 г.), саммита глав центрально-азиатских государств посвященного выходу из финансово-кредитного кризиса (Москва, 17 августа 1998 г.), лидеры государств не могли придумать ничего лучшего, чем ввести в своих странах режим чучхе. Что в местных условиях означает: "потуже затянуть пояса и полагаться на свои собственные силы" (?!!).
Что же касается сценария, связанного с созданием новой геостратегической целостности, то его развитие означает, прямо противоположный вышеизложенному, путь национально-государственного развития.
Для начала необходимо заметить, что провозглашение в бывших республиках Советского Востока национально-государственных суверенитетов и начавшийся процесс мучительного отмирания экономических связей внутри, некогда общего для всех, информационного пространства, означает, на самом деле, не поляризацию межнациональных связей между новыми национально-государственными образованиями. Скорее, это означало крушение скомпрометировавшей себя в глазах истории, большевистской идеи о "пролетариате, не имеющем ни родины, ни нации" и эксплицитно вытекающей из нее, ленинской национальной политики.
В тюрко-язычном мире бывшего СССР, всегда и с пристрастием, следили за малейшими изменениями, происходящими в ареале расселения единокровных братьев. Испокон веку проживающие на пространстве Пояса Великих Степей, протянувшегося от Саяно-Алтайского нагорья и Якутии до Северного Кавказа и Крыма, тюрко-язычное население, скорее подсознательно, нежели актуально, ощущает свои интересы при разделе бывшего единого государства. И здесь складывается, казалось бы, парадоксальная ситуация, имеющая все же свою логику. Ну, например. Известно, что в силу объективных экономических и политических причин Татарстан последовательно продвигается к обретению статуса независимого государства. Однако, с получением независимости, он, в силу геополитической иерархии, автоматически превращается в некое подобие современной Палестины. Только, в отличие от нее, будет обречен вести перманентную, и вяло протекающую перебранку с народом-близнецом - башкуртами из-за "башкуртизации" этнических татар, проживающих там. А между тем, всего-то несколько веков тому назад, Казань говорила с Москвой и Литвой с позиции крупной державы. И это оставило неизгладимый след в коллективной памяти этноса. Кроме того, более пяти миллионов этнических татар проживает за пределами нынешнего Татарстана, не говоря уже о том, что "поскреби русского - татарин выскочит" (Наполеон). Показательным в этой связи представляется и запоздалое прозрение академика Д.С.Лихачева о том, что "изучая историю России, мы изучаем историю татар", а также плодотворные попытки аутентичного прочтения прошлого российскими писателями-историками Исаем Калашниковым (дилогия "Жестокий век") и Дмитрием Балашовым (роман "Бремя власти").
Подобная же ситуация и у казахов, исстари проживавших на территориях Тюменской, Кемеровской, Челябинской, Омской областей и Алтайского края РФ, а также в регионе Поволжья. Как быть с ними? Все они, с полным на то основанием, считают себя автохтонами мест своего нынешнего проживания и репатриация для них неприемлема.
Вот здесь и всплывает силуэт еще одного геополитического образования - Большого Турана, контуры которого, за вычетом Правобережной Украины, Беларуси, республик Балтии и Южного Кавказа, накладываются на карту бывшей золотой Орды и бывшего СССР один к одному. Любой археолог документально подтвердит, что номенклатура и состав археологического инвентаря культурных образований на карте произведенных археологических раскопок в различные исторические периоды на евразийском суб-регионе полностью аутентичны. Этот же вывод: о гомогенности фольклорного и этнографического наследия на территории Евразии, сделает и любой непредвзятый специалист в области компаративистики (см., к примеру "Историческая поэтика" А.Н.Веселовского). К этому же ряду исследованных исторических и этнографических раритетов относятся широко читаемые в списках, но мало почитаемые в политических верхах, работы кумыка Мурада Аджи, многообещающие разработки в области евроислама татарина Рафаеля Хакимова, работы казахских авторов - социолингвиста Ердена Хасенова и историософа Алишера Акишева, а также историко-культурологические эссе узбека Хамида Исмаилова.
Здесь было бы уместным вспомнить реконструированную О.Сулейменовым, исходную этимологию слова "кир-пичи" - письмена на глиняных табличках. В соответствии с мнением поэта: последующие правящие династии, дабы сокрыть истину от современников, использовали (утилизировали) эти таблицы в качестве строительного материала. В результате подобной переоценки истории, теперь это слово несет для нас лишь один функциональный смысл - "строительный материал".
Не исключено поэтому, что упомянутые нами историко-культурологические исследования, объективно исполняющие роль катализатора в процессе интеграции всех этнокультурных сегментов евразийского региона в целостное социально-политическое образование, в случае, если возобладают центробежные тенденции, предстанут перед глазами последующих поколений людей ничем иным, как простыми кирпичами.
К слову, население Большого Турана, в разные исторические периоды было, как правило, билингвами и трилингвами. Но это обстоятельство не составляло для этнических групп, входящих в его состав сколько-нибудь непреодолимых для взаимопонимания проблем, как не составляет проблемы и мульти- конфессиональность тюрко-язычных народов Евразии.
Если же учесть этническую историю этого образования, то обращает на себя внимание то обстоятельство, что оно складывалась за последнее тысячелетие как активное и взаимообусловленное взаимодействие внутри сложносоставного конгломерата племен и народов, проживающих в регионе. Заимствованная позднее у западных политологов категория "нация", выполняла, по преимуществу, функцию внешнего формально-государственного скрепа. Внутри же государственных образований (каковыми были Золотая Орда, ее политический правопреемник Российская империя, а в последующем СССР) определение "нация" представлялась малосодержательным (и не имеющим сколько-нибудь важного значения) способом условной маркировки гражданского населения. Что же касается выбора языка межэтнического общения, то он также не имел, как свидетельствуют исторические источники, решающего значения. Скажем, язык древнерусского эпоса "Слово о полку Игореве" по своему лексическому составу, тематическому содержанию и внутренней поэтике представляется неким славяно-тюркским культурно-историческим феноменом. В этом контексте, версия О.Сулейменова, высказанная им в скандально известной "книге доброжелательного читателя" - "АЗ и Я" о единых корнях эпического памятника "Слово о полку Игореве", представляется гораздо более убедительной, нежели контраргументы его оппонентов, ориентирующихся в своей обструкции по отношению к позиции автора, на идеологические директивы. К этому же ряду примеров можно отнести и тот, никем из литовских национал-радикалов не отрицаемый факт, что государственным языком Великой Литвы времен Витовта был древнерусский язык. Приведенные обстоятельства подтверждают, высказанное Л.Н.Гумилевым предположение, об определенной нейтральности языка по отношению к идее национально-государственного единства.
Повторимся, наиболее последовательную проработку вопросы межэтнического единства получили у представителей российской школы евразийства, а также - в трудах последнего ее представителя - Л.Н.Гумилева. Однако в советский период эти работы были известны лишь исключительно узкому кругу академических ученых и недоступны для большинства населения страны. Правда, на короткое время, да и то лишь в целях политической конъюнктуры, они были актуализированы Н.Назарбаевым, но так и не востребованы в качестве консолидирующей идеологемы остальными лидерами СНГ. В том числе и политической элитой России.
В контексте сказанного, по-иному видится и содержание категории "нация" в применении ее ко всем национальным образованиям, проживающим в евразийском ареале, в том числе и (прежде всего) к русским. Что бы ни говорили на этот счет нынешние национал радикалы, факты свидетельствуют в пользу того, что доминантой русского народа всегда выступали не этно-психологические признаки, а, прежде всего, державная идеология, выступающая в качестве государство образующего признака. Это подтверждается хотя бы тем, что в периоды ослаблением власти Кремля, в провинциях тут же усиливались сепаратистские настроения. Возникновение (хотя бы и эфемерно, в голове) идей о Дальневосточной или Южно-Сибирской Республиках с атрибутами собственной идеологии, а, еще в большей степени, с этно- и историко-культурными концепциями (Григорий Потанин, Ядринцев, периодика Дальнего Востока и Южной Сибири в период между окончанием Х1Х - началом ХХ вв.) - неопровержимое тому свидетельство. А вот факт из области курьезов. Как свидетельствуют социологи, последний "демографический взрыв" у народов Крайнего Севера произошел на излете СССР по причине добровольной (!!!) замены записи о своей национальной принадлежности в документах некоторой частью "русских" из-за незначительных социальных благ, направленных правительством страны в помощь представителям малочисленных народов региона…
Подведем предварительные итоги. Можно, с полным на то основанием, утверждать, что характер и направление центробежных сил в бывшем СССР был во многом спровоцирован малопривлекательной в их глазах большевистской идеологией, ведущей к этнокультурной энтропии буквально всех этнических образований страны. Именно это обстоятельство инициировало республики Балтии, Закавказья, Беларусь, Украину и Молдову на "побег" из некогда единого для всех пространства социалистического сообщества. Это же обстоятельство создало объективные предпосылки для выхода из СССР и республик Центральной Азии (хотя, если уж быть до конца точным, их оттуда вытолкнули про-западно ориентированные российские политики и экономисты). В последующие годы энергия распада, по "закону домино" распространилась на национальные окраины России: Чечня, Дагестан, Татарстан, Башкортостан. В очередь "на выход" уже выстроились Бурятия, Саха-Якутия, Калмыкия, Тува, а также крупные административно-хозяйственные регионы некогда "единой и неделимой"
Значит ли это что начавшийся центробежный процесс стал необратимым?.
Этого варианта развития событий, в ставшей в одночасье "ничейной зоне", нельзя отрицать. Однако нельзя исключать и того, что огромная биосоциальная масса, проживающих в этом супер-регионе этнически не самоидентифицированных народов (включая и тех, кто называет себя именем прилагательным "русский"), находится сегодня в состоянии временной растерянности. Перед ней возникает историческая альтернатива: либо консолидироваться в единую политическую нацию, либо стать объектом финансово-экономической экспансии со стороны транснациональных корпораций, являющихся основными игроками процесса глобализации мировых рынков. Не исключено, что все эти народы и народности могут все же найти в себе силы для межэтнического объединения. Объективные предпосылки и интеллектуальные ресурсы для развития процессов в направлении создания единой политической нации, могущей выстоять перед натиском глобальных рынков, несущих неизбежную этническую унификацию, пока еще далеко не исчерпаны.
Выходит, что выбор исторического пути развития для народов, населяющих евразийский субконтинент, расположен в диапазоне, который можно определить как иллюзия реальности или же, как реальность иллюзии.

P.S. В одной из своих статей ("Гимн евразийству как эпитафия Российской империи", журнал "Тюркский мир", № 3-4, 1998 г.) автор скептически высказался по отношению к концепции евразийцев, которая оказалась сегодня невостребованной для этнических групп и политических элит Евразии в качестве консолидирующей идеологемы. Однако этот скепсис отражает не формальное, но диалектическое противоречие по отношению к проблеме "собирания земель и народов" на пространстве "одной шестой части суши" и относится лишь к некоторому академизму и умозрительности или же откровенной политической конъюнктурности высказываний российских представителей этой идеи.
Если же реальным содержанием дискурса евразийского единства, станет историческое прошлое, воспроизведенное в индивидуальном мировосприятии людей, представляющих весь широкий спектр этнических групп евразийского пространства. Если евразийство, как консолидирующая идея, превратиться в фактор их самоориентации в пространственно-временном континууме, являющимся к тому же "общей и, благословенной вековыми традициями, Родиной для всех и для каждого в отдельности", тогда естественность поступка самаркандских стариков, сохранивших в своей коллективной памяти чувство ответственности за проступок их далекого предка станет тем "приводным ремнем истории", который введет в действие весь ее многосложный и многосоставной социальный механизм.

…Но только при условии, когда многократно соблюдение всех требований "если" и с учетом интересов, не только лишь одной великорусской нации, евразийство станет всеобъемлющей и повседневной реальностью для всех, кто имел счастье (или несчастье) родиться на этой земле.
Р.Д.

 
  Назад На начало страницы На главную страницу