…ибо надежда рождается от отсутствия надежды

"Человек способен молиться только
в пределах своих способностей"
(Шейх аль Ислам Закария Ансари) - 1

Поначалу, позволительно будет совершить небольшой экскурс в историю и в "кладовую народной мудрости", поскольку нет ничего в этом недолговечном мире из того, что могло бы превзойти сохранившиеся до наших времен, устойчивые оценки вещей и событий, нежели высказывания далеких предков, сохраненные нам временем. Нелишним будет также вспомнить сложившиеся в определенных условиях, некие традиционные установки и эмоционально-понятийные хронотопы по их отношению к внешним формам общественного сосуществования.
Как свидетельствуют источники, в глазах средневековых китайцев, право, как инструмент юридически согласованных правил социального обустройства общества, было не просто далеко от того, чтобы стать действенным фактором порядка и символом справедливости. Напротив, правовые структуры, как внешний и не освященный традициями, институт регулирования социальной жизни, представлялось обществу орудием произвола, фактором, нарушающим естественный ход и последовательный порядок вещей и событий. А потому, отнюдь не случайно, возникновение в этом контексте императива, состоящего в том, чтобы добропорядочный гражданин не должен был уважать право и даже думать о нем. Его, этого рядового гражданина, образ жизни должен был исключать любые правовые притязания и всякое обращение к правосудию. Следовательно, в своем поведении человек должен был руководствоваться не юридическими мотивами, а стремлением к гармонии, к согласию и к миру, основания которых были заложены в традициях, возникших в далекой истории и выступающих для него в качестве априорной и безусловной истины. В тех же случаях, когда возникала необходимость разрешения имущественного, или какого иного бытового спора, в силу вступали согласительные процедуры. Именно они представлялись в глазах конфликтующих сторон, гораздо более истинным, справедливыми и эффективным средством при разрешении возникающих конфликтных ситуаций, нежели тяжеловесные правоохранительные институты с их невнятными и зачастую противоречивыми ордонансами.
Отсюда следовало, что согласительные процедуры, заложенные в традиционных способах и правилах достижения согласия, представлялись много ценнее, нежели институциональное правосудие и что конфликты рекомендовалось разрешать исключительно путем посредничества, а не правовым путем.
Отнюдь не случайно поэтому, но в соответствии со строгим и неукоснительным следованием правилам, рекомендуемым историко-культурными традициями, господствующими в китайском обществе того периода, возник категорический императив, выраженный словами о том, что "право было хорошо лишь для варваров" (2)
Немногим, в этом смысле, от описанного выше китайского, отличалось средневековое европейское общество. Известно, что временем, когда, с научной точки зрения, в Европе утвердилось романо-германское право, считается ХVII век. А до этого, в средние века, значительно большее значение, нежели писаное право, имел институт арбитража, функции которого состояли не столько в стремлении предоставить каждой стороне спора то, что ей принадлежит "по праву" и "по справедливости", сколько сохранить солидарность граждан, обеспечить мирное сосуществование между отдельными лицами и стоящими за их спиной кланами, торгово-производственными корпорациями и иными социальными группами. А потому, также не случайно, но скорее, закономерно и в полном соответствии с царящими в этих обществах правилами общежития, звучала немецкая поговорка, датируемая ХVI веком: "Юристы - плохие христиане". 3. (Там же, с.32).
Столь же далекое от пиетета отношение к институционально правовому решению конфликтов между сторонами, можно наблюдать и в традиционных правовых системах центрально-азиатских обществ. Уже одно обстоятельство параллельного существования в этих обществах двух рядоположенных, однако, далеко не во всем совпадающих правовых систем, каковыми выступали адат (система обычного права, основанного на традициях) и шариат (мусульманское право, в основе которого стояли извлечения из хадисов - интерпретаций коранических текстов), дает нам возможность отмечать далеко не простое сочетание этих двух правовых систем.
Уже только первое приближение к конкретному рассмотрению социально-правовой жизни этих обществ, настоятельно требует "постоянной смены оптики", то есть, применения при их анализе различных "систем координат", характеризующих отличающиеся друг от друга и зачастую несовпадающие таксономические уровни правового и семантического полей, а также использование различных средств и инструментов исследования.
Интересно в этой связи отметить, что по свидетельству практикующих юристов, около 80% бытовых правонарушений в Киргизии в середине 60-х годов, изымалось из производства по ходатайству истцов, предпочитающих разрешать конфликт посредством традиционных правил адата, а "не позорить свой род, свою семью и себя" обращение к законам, навязанным властями извне. Не будет большой ошибкой утверждение о том, что подобные явления повсеместно происходили не только в Киргизии, но и в Туркменистане, Таджикистане, Узбекистане и Казахстане, поскольку социально-политическая ситуация в этих республиках была, культурно-исторически и типологически, сходной.
По известным причинам все эти сведения не попадали в открытую прессу, а потому, на манер популярного героя чешского писателя - Ярослава Гашека - жизнерадостного солдата Швейка, который, на вопрос о том, откуда он знает австрийский язык, прямодушно отвечал: "Из себя", - автор готов признать, что и он черпает многие сведения, так сказать, "из себя" - из эмпирического потока фактов и вербальных мнений, многие годы составлявших дух и атмосферу времени, в котором он жил.
В контексте приведенных нами иллюстраций, характеризующих традиционные общества и их отношение к праву, как к инструменту, регулирующему общественные отношения можно сделать предварительный рабочий вывод. Смысл его состоит в том, что дефиниции, которыми мы сегодня определяем такое системообразующее понятие, каковым, по определению, является "гражданское общество", в условиях формирования социально-политических и правовых институтов, возникающих сегодня в младогосударственных образованиях Центральной Азии, представляется не более чем рецепцией, имплантацией сюда извне, неких, возникших в иных, не принятых здесь до последних времен, правообразующих принципов и механизмов их функционирования. То же утверждение можно отнести и к другим базовым понятиям и дефинициям, характеризующим социально-правовые системы, возникающие с начального периода обретения этими странами своего национально-государственных суверенитета. К этому следует добавить и то, что суть и смысл их зачастую не совпадают с традиционными понятиями правды и справедливости, возникшими в недрах тех обществ, с которыми люди идентифицировали себя. По самой своей сущности они определяют законодательно-правовую структуру социальной организации развитых в цивилизованном смысле обществ, воспроизводя в превращенной форме, результаты историко-эволюционного развития западноевропейского общества и его правонадзорных институтов.
И не только правовую систему известных им, конкретных, обществ, распложенных порой на противоположном полюсе цивилизации. Но и иных историко-эволюционных и государствообразующих социосистем, принципы которых возникали и формировались в ином, зачастую радикально отличающемся от, известного ему способе организации совместного бытия, расположенного к тому же в ином историко-политическом и социально-культурном пространстве.
В силу приведенных выше причин, механическая экстраполяция и непосредственное привлечение к анализу институциональных лексико-терминологических образований, возникающих (и уже возникших) в центрально-азиатском регионе, понятий и категорий, сформировавшихся в контексте римско-германской законодательной системы, представляется нам не всегда уместной, а порой и вовсе неверной. Это связанно, прежде всего, со многими семантическими нестыковками сложившихся в западноевропейском законодательном дискурсе норм и правил правовой организации социальной жизни с тем, что в центрально-азиатском регионе находится пока еще в незрелом, далеком от своего завершения, процессе становления государственных институций и их идеологического оснащения.
Сюда же можно добавить и то, что эти государственные новообразования лишь внешне, но никак не содержательно и типологически, сопоставимы с теми, что возникли в европейской цивилизации. Не далее, как в своей новой истории (начало ХХ века до обретения государственного суверенитета в 1991 году) центрально-азиатские союзные республики и их государственные институты имели весьма условный, назывной статус. Находясь в составе единого советского политико-правового пространства, эти республики были вынуждены строить свою законодательно-правовую базу, исходя из своего прямого политического и социально-экономического подчинения московским властям. Этим обстоятельством объясняется тот факт, что нормативно-законодательная база этих союзных республик зеркально отражала как общие, так и частные положения, заложенные в Основном законе - в Конституции Советского Союза, а не характер реальных взаимоотношений и способы их правового регулирования, сформировавшиеся в недрах своего народа.
Возникшая ситуация была вполне закономерной и логически оправданной, если исходить из интересов целого - общего в то время для всех государства - СССР, частными субъектами которого являлись все тогдашние советские социалистические республики. Можно было бы только отметить один, но весьма существенный недостаток, иллюстрирующий родовой признак, определяющий несостоятельность местных законотворческих институтов, состоящий в отсутствии собственной теоретико-методологической базы и научного корпуса национальных правоведов, а также практикующих юристов, вынужденных вести расследование согласно "букве закона", а не на основе реального положения вещей.
Не развивая в себе навыков творческого переосмысления социально-исторических процессов, характеризующих меняющиеся реалии жизни, они полностью утрачивали возможность для инициативного влияния на формирование законодательной базы, общей для всех страны - Советского Союза. Здесь нельзя не согласиться с утверждением Х.-Г. Гадамера о том, что: "тот, кто стремится привести смысл закона в соответствие с современностью, должен, прежде всего, знать его первоначальный смысл". (4).
Это непреложное правило ставило интерпретаторов Основного закона - Конституции СССР, каковыми по определению являлись представители юридической науки в союзных республиках, в весьма затруднительное положение. С одной стороны - со стороны научно-методологической - они должны были ставить разъяснение того или иного законоположения в прямую зависимость от его исторического генезиса. С другой стороны - по своему реальному статусу - были обязаны принимать конституционные положения и вытекающую из них, нормативно-правовую базу, а также понятийно-терминологический ряд, определенные в центральных законодательных органах, в качестве "истины в последней инстанции" и должностной директивы, обязательной к неукоснительному выполнению.
Надо ли напоминать о том, что всякие вольные толкования "буквы закона" в подобной ситуации категорически возбранялись.
Со времени получения центрально-азиатскими республиками государственного суверенитета, то есть, с начального этапа формирования собственного законодательного пространства, научно-юридическая несостоятельность подобного "метода" формирования национально-государственной нормативно-правовой системы стала совершенно очевидной. Методологическая уязвимость пассивного, не интериоризованного общественным восприятием, применения привнесенных извне юридических норм, категорий и терминов состояла, прежде всего, в том, что "осуществление юридических побуждений", вытекающих из необходимости рефлексии по поводу естественноисторических изменений юридических текстов, по самой своей сути, игнорировала требование, предъявляемое к ней реальной жизнью.
А она состояла только в одном - в соблюдении объективности при построении сбалансированной научно-практической модели, построенной на адекватном анализе существующей действительности. В силу же отмеченного обстоятельства, состоящего в отсутствии независимости при формировании собственной нормативно-законодательной базы, получалось, что исходное смыслосодержание закона и смыслосодержание, применяемое в юридической практике, отделялись друг от друга, дрейфуя в направлении противоположных полюсов. О возникновении этого деструктивного противоречия предупреждал еще М. Хайдегер, утверждая, что: "Всякая онтология, распоряжайся она сколь угодно богатой и прочно скрепленной категориальной системой, остается в основе слепой и извращением самого своего назначения, если она прежде достаточно не прояснила смысл бытия и не восприняла это прояснение как свою фундаментальную основу". (5).
Разумеется, всякий практикующий юрист, прежде всего, обязан исходить из "буквы закона". При этом нормативное содержание последнего должно быть определено с учетом того прецедента, к которому его следует приложить. В свою очередь, чтобы установить содержание закона, требуется историческое познание первоначального смысла, заложенного в его содержание или вытекающей из него локальной правовой нормы в их историко-эволюционном развитии. Только, исходя из понимания этого процесса, как естественноисторического развития ситуации и применяемой к ней законодательной нормы, а также при всестороннем учете корреспондентской связи данного закона или вытекающего из него нормативного акта с окружающей их социальной реальностью, интерпретатор-юрист принимает справедливое решение, соответствующее содержанию, сообщаемому закону самой общественной практикой. При этом юрист не может полагаться исключительно на то, что сообщают ему о своих намерениях и помыслах посредством юридических текстов те, кто стоял у истоков разработки исходных ступеней той или иной законодательной формы. Напротив, он должен осознать логику развития происшедших с тех пор изменений политических, социально-экономических и правовых отношений и, в соответствии с этим, заново определить нормативную функцию закона, направленную на ее применение в современных ему условиях. (6).
Сказанное выше можно проиллюстрировать множеством примеров, возникающих сегодня при формировании законодательного пространства младогосударственных образований Центральной Азии. Декларируемые ведущими юристами этих стран тезисы, законопроекты и призывы к необходимости осуществления правовой реформы, о построении "гражданского общества" и "правового государства" наталкиваются в местных условиях на неразрешимые противоречия. Они возникают вследствие очевидной бессодержательности используемых формально терминологических дефиниций при их применении к социальным объектам реальности, отличающейся от той, где возникли и эволюционизировали эти термины и понятия. Известно, что в центрально-азиатских обществах, в силу ряда причин объективного характера и, в частности, из-за отсутствия сложившихся там демократических традиций и институтов, система понятий и терминов, определяющих их реальный статус, может существовать только весьма условно. В реальности же, в сложившихся там условиях, характеризующих начальный этап построения государственной системы и ее институтов, политико-правовые принципы в этих странах строятся по принципу "делегируемой демократии", а общество - добровольно/принудительно передает реализацию своих демократических прав и свобод, а также полномочий на выработку модели социально-экономического развития национальной политической элите. Сказанное также относится и к "ответственному неучастию" широких слоев населения страны в формировании законодательной базы страны, посредством активного участия в выборных кампаниях, а также при обсуждениях законопроектов в свободных средствах массовой информации.
Каковых, увы, в этих странах попросту не имеется. Впрочем, равно и как самих навыков свободного и профессионального обмена мнениями по животрепещущим проблемам социального бытия общества.
Однако отсутствие полноценной законодательной базы еще не означает отсутствия ее необходимости в ее создании.
По-видимому, говоря о начале построения жизнеспособной, наполненной реальным содержанием, адекватном логике историко-эволюционного развития политико-правовой системы в каждой из этих стран, необходимо исходить из требования верно найденного соотношения синхронного и диахронного подходов. Причем, императивным условием для селекции традиционных норм права и их последовательной реактуализации и адаптации к современным условиям для их органичного и бесконфликтного взаимодействия с современными правовыми системами международного сообщества может выступить принцип гуманного отношения к личности каждого отдельного человека - универсальный и основополагающий принцип всех национально-культурных традиций. Соблюдение этого принципа создает оптимальные условия для полноценной рецепции базовых категорий, сформировавшихся в западноевропейских демократических традициях, выступающих сегодня в качестве референтных ценностей для всего цивилизованного мира. Это же методологическое требование выступает надежным условием того, что, входя в систему складывающихся в центрально-азиатских государствах правовых понятий и норм, они органично интегрируются с правообразующими принципами, заложенными в недрах их собственных традиций. Благодаря этому, происходит их трансформация в исходное условие для формирования на новой почве демократических принципов и их внешнего проявления - собственно правового пространства, определяющего правовой статус государства. При соблюдении этих условий плюрализм, как принцип, лежащий в основе формирования всякого демократического общества приобретает тождественное себе значение и становится императивным признаком при формировании его законодательной базы и ее правовых институтов.
Однако не все так просто, как выглядит на первый взгляд. Дело в том, что система правообеспечения общества, как механизма гармонизации (в идеале) субъектно-объектных и субъектно-субъектных отношений, не может ограничиваться и, уж тем более, исчерпываться системой нормативных актов, заложенных в действующей в каждой стране (за исключением Великобритании) конституции. Происходит это, прежде всего, по причине игнорирования, так называемого, "закона дополнительности", сформулированного Н.Бором. Согласно этому закону, любая, даже идеально структурированная модель, при своей экспликации, не способна учесть всего диапазона внутренних имманентных признаков характеристик объекта своего воздействия, в содержание которых входит сложный и многоуровневый комплекс свойств и качеств, отражающих такие неотъемлемые признаки личности, каковыми, в нашем случае, являются:
- индивидуальный поведенческий стереотип;
- этнопсихологический тип личности;
- традиционные этнокультурные ценности, внутри которых складывался алгоритм мировоззренческих установок субъекта правовых отношений и его представления об идеалах;
- иерархия ценностей, определяющих статус отдельной личности в соотношении с общественной группой, внутри которой она существует;
- влияние традиций на ориентацию на ту, или иную аксиологическую систему данной общественной группы и отдельного индивида, репрезентативно эту группу представляющего.
В силу вышеназванных причин, юридические законы и подзаконные нормативные акты покрывают лишь внешние, "рамочные" условия для осуществления всего широкого спектра социальных (хозяйственно-экономических, политических, межличностных и прочих) отношений. Однако они ни в коей мере, не способны удовлетворить полного объема внутренних установок субъекта правовых отношений, ориентированных на обеспечение безболезненных в его понимании, ограничений его прав и свобод на их наиболее максимальную реализацию.
Это обстоятельство вызывает необходимость в создании механизмов для мимизации ощущения "несвободности" для отдельной личности в процессе ее полноценного функционирования в "мире людей" - в обществе, в котором она живет. Таким образом, культивирование в индивидуальном самоощущении личности реальных и надежных навыков и способов, тормозящих спонтанность и беспредельность ее самоосуществления, становится одной из актуальнейших задач всякого общества. Говоря иными словами, эта задача состоит в выработке в самосознании личности органичного императива, в соответствии с которым, свобода каждого есть условие осуществления свободы для всех. Равно, как и наоборот. Что означает только одно - к осознанию того, что для осуществления полноценного ощущения собственной свободы, данной личности необходимо признать также и равное право другого на свободу. В конечном счете, это требование превращается в социальный закон, в соответствии с которым: "жить в обществе - это делиться свободой с другими". Последнее условие и определяет уровень цивилизованности общества в современном понимании этого понятия.
Приведенные свойства и неотъемлемые характеристики социальной жизни, при всей значимости каждой из них, все же не самодостаточны и подчиняются определенной иерархии ценностей. Основные из них составляют содержание традиционных этнокультурных категорий и являются базовыми основаниями определенной этнокультурной системы, сформировавшейся в недрах традиционного коллективного бытия данного объединения людей. Тех людей, кто идентифицирует себя с этой этнокультурной и социальной целостностью и культивирует эти ценности в своей жизни и на всем протяжении своей этнической истории, передавая из поколения в поколения основные принципы взаимоотношения внутри своего общества и цели, к которым должны стремится данное общество и отдельные его члены. Они же - эти традиционные этнокультурные ценности и механизмы, гармонизирующие отношения внутри данной этно-социальной группы на всем протяжении жизни и истории этой группы, являлись единственно надежной и реально ощутимой демаркационной границей, эдакой Летой, за пределами которой была только физическая смерть. Не случайно ведь, исключительной мерой наказания для нарушителя внутриобщинных законоустановлений и правил было изгнание из общества.
Важно отметить, что в традиционном правосознании, самого понятия права, как системы и, одновременно, как механизма, обеспечивающего здоровое функционирование общества, не существовало в отрыве от морали, этики взаимоотношений и даже эстетики. И, уж тем более, не заменяло их.
С завоеванием Центральной Азии Россией, а, в последующем, советской власти, традиционные правовые институты здесь были отменены. Новая законодательная система возникших здесь социалистических союзных республик начала формироваться под прямым воздействием Конституции СССР. Не имея ничего общего с традиционными правовыми системами и институтами, обязательная для исполнения всеми республиками Советского Союза законодательная база, попросту их игнорировала, отрицая вместе с ними и морально-нравственные императивы, лежащие в их основе и определяющие самою их суть.
Таким образом, система нового советского законодательства и подсистемные правовые акты, пришедшие на смену традиционным принципам и установлениям традиционных правовых институтов, были способны выполнять лишь внешнюю, "рамочную" роль. По причине собственной персональной отчужденности от принципов, заложенных в традиционном праве, авторы и разработчики законоположений нимало не заботились об адекватном понимании субъектами правовых отношений, каковыми выступали простые люди, нового смысла правовых отношений и заложенных в них базовых принципов. Они - эти люди представлялись авторам законопроектов не субъектами правовых отношений, а неким неодушевленным объектом, на который распространялись эти законы. В силу этих обстоятельств, новая законодательная система, как и прежняя, так и осталась чуждой и невостребованной для общественного сознания - для рядовых и не только рядовых людей.
Не случайно поэтому, что полное игнорирование общества и его традиционных представлений о праве, как об условии и гаранте справедливости стали причиной того, что такие ключевые понятия всякой законодательной системы, каковыми выступали "право", "социальная справедливость", "ответственность за правонарушение", "административные либо уголовные последствия правонарушения" оказались неспособными проникнуть в глубинные пласты коллективного и индивидуального правосознания общества. По видимому, прав был выдающийся казахский ученый-просветитель Чокан Валиханов, когда, наблюдая первые попытки сломить традиционную законодательную систему, определяющую правовое пространство казахских кочевников, прозорливо заметил: "…тот закон хорош для народа, который более ему известен, закон родной, под которым человек вырос и воспитывался, как бы закон этот ни был несовершенен, должен казаться ему лучше, понятнее и яснее самых мудрых законодательств, взятых извне и навязанных сверху". (7). Обратим внимание, что высказывание это принадлежит человеку прозападной ориентации.
Выше уже приводились признания юристов о том, что большинство бытовых правонарушений в этнически мононациональных районах Киргизстана и других республик Центральной Азии прекращались по инициативе истцов и решались в соответствии с традициями. К этому необходимо добавить, что резонансные процессы 80-х годов, связанные, к примеру, с так называемым, "узбекским хлопковым делом" и прочими показательными процессами выявления и разоблачения крупных хозяйственных правонарушений, инициированных союзной прокуратурой, воспринимались местными общественными кругами в качестве очередных репрессий, направленных на уничтожение устоев традиционного общества, а сами правонарушители - невинными жертвами этих репрессий. Не удивительным, поэтому, стало паломничество простых селян-узбеков к восстановленному в центре Ташкента, захоронению "репрессированного" Москвой, Первого секретаря Центрального комитета коммунистической партии Узбекистана Шарафа Рашидова.
В силу вышеизложенных причин младогосударственным образованиям Центральной Азии, при создании собственных правовых систем и исполнительных институтов, следовало бы не механически экстраполировать западноевропейскую систему законоуложения, а ситуализировать и интегрировать в них общие принципы, лежащие в основании международного права и других юридических конвенций. Следовало бы также разработать и адаптировать к изменившимся условиям систему принципов, обеспечивающих представительство на межгосударственном уровне широкого комплекса средств из традиционной системы народной культуры, на основании которой в этих обществах возникла и эффективно функционировала система правовых и морально-этических ценностей, регулирующих межличностные и социальные отношения. Ту систему, благодаря которой данный народ сохранился в мировой истории и дошел до наших дней как жизнеспособное социально-этническое объединение людей, придерживающихся собственной системы взглядов на мир и на его будущее и имеющего все права стать полноправным и полноценным членом современного международного сообщества.
А между тем, новые законодательства, принятые за последние годы в пост-советских республиках Центральной Азии, также, как и в прежние - советские времена, продолжают игнорировать особенности традиционной системы правоотношений и оставляют зазор в интерпретации того или иного правового события. Необходимо, ради справедливости, все же отметить, что некоторые исключения здесь все же возникли. Так, в Киргизстане и в Узбекистане, получили некоторую юридическую легитимность "советы старейшин" и "советы махалли" (городских кварталов), в полномочия которых входит принятие арбитражных решений при незначительных бытовых правонарушениях. По свидетельству прессы, воссоздание этих традиционных правовых институтов уже сказалось на снижении количества бытовых правонарушений значительно более эффективно, нежели меры, применяемые официальными судебными инстанциями, выполняющими, как правило, не профилактические, а карательно-репрессивные функции.
Известно, что главным результатом всякого судебного решения является не наказание нарушителя, а восстановление справедливости. В идеале же - создание такой общественной атмосферы, когда правонарушение создает в душе и в сознании человека, совершившего правонарушение, моральный дискомфорт, а у его непосредственного коллективного окружения - однозначно негативную реакцию, ведущую к фактической изоляции правонарушения от общества. Возможно, что эти первые шаги к восстановлению целостного восприятия человеком своей ролевой установки в обществе будут продолжены.
К сожалению, у нас пока еще нет возможности для более тщательного анализа правовых документов этих восстановленных юридических институтов. Нет пока также и статистических данных и сведений, на основании которых можно было делать заключения об их реальной эффективности. Однако сама тенденция приближения институционального нормотворчества к традиционной национальной культуре и этике, к этнопсихологическому стереотипу самих субъектов правовых отношений представляется явлением, уже само по себе знаменательным и чрезвычайно перспективным для будущих исследований.
Как свидетельствуют официальные источники, сегодняшняя действительность центрально-азиатских государств, как и во всем пост-советском пространстве, характеризуется высокой степенью криминогенности. Не является также секретом, что многие негативные процессы управляются возникшими здесь кланово-олигархическими группами, а общество, если рассматривать его в цивилизационной системе координат, деструктурировано. Вследствие этого, оно не способно сколько-нибудь эффективно противоборствовать усиливающемуся давлению на свои политические и экономические права и свободы со стороны новой власти и нового класса национальных собственников, выступающих единой и весьма организованной силой.
Анализ социально-политической морфологии изменившейся общественной ситуации определяется возникшей в странах Центральной Азии социально-политической структурой, имитирующей воздвигнутые по международным стандартам, демократически маркированные, социальные институты, а также анализ генезиса и функционирования этих квази-социальных систем требует специального исследования, далеко выходящего за пределы заявленной в статье темы. Поэтому позволю себе только несколько замечаний рабочего характера, непосредственно относящихся к теме статьи. Хотя бы на примере родного мне Казахстана.
В первую очередь, они относятся к принципам формирования законодательной ветви власти - национальных парламентов. С одной стороны, власти не могут не учитывать традиционно сложившейся системы регионального устройства страны и необходимости предоставления квот для представительства в парламенте депутатов от этих регионов. Однако, в реальности подобное "делегирование" происходит "сверху". То есть принцип делегирования представительства от региона попросту имитируется, осуществляясь посредством назначения депутатом "сверху". Отсюда и получается, что назначенный "представитель", вместо того, чтобы отстаивать интересы "своего электората", находясь в составе парламента, работает уже на другом таксономическом уровне и в другом режиме, не очень радея об интересах своих земляков-избирателей. Но стоит только кому-либо из рядовых избирателей попрекнуть "делегата" за невыполнение им своих предвыборных обещаний, то тут же вступает в силу "закон корпоративного табу": "о своих следует говорить- либо хорошо, либо… очень хорошо". Но никак не иначе.
О подобных смещениях семантических и аксиоматических параметров и оценок можно иронизировать сколько угодно. Но они в реальной жизни общества представляются именно (и прямо по Гегелю) "той действительностью, которая разумна". И основания ее заложены в недавно ушедшей системе советского законоустройства, суть которого состояла в отчуждении общества от реального самоуправления и юридического шовинизма - в игнорировании, традиционных для этих обществ, правовых институтов. Отсюда следует простой, но чрезвычайно важный, по моему мнению, вывод, состоящий в том, что правовой шовинизм стал главной побудительной причиной возникновения в обществе правового нигилизма как ответной реакции общества на попрание своих социально-политических и юридических прав.
Теперь общество имеет то, что оно и должно в этой ситуации иметь - тотальную коррупцию, как объективную закономерность маргинального состояния государства и его институтов, с одной стороны. С другой стороны, деструктурированное, не имеющее сколько-нибудь надежных иммунитетов и легитимных средств самозащиты от посягательств на свои политические, экономические, социальные и юридические права, биосоциальную массу

Литература:
1. Цитируется по книге: Идрис Шах. Путь суфиев. М.,1993, с.190
2. См. Рене Давид, Камила Жофре-Спинози. Основные правовые системы современности. "Международные отношения", М., 1998, с. 27.
3. Там же, с.32.
4. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. "Прогресс", М., 1988, с. 385.
5. Хайдегер М. Бытие и время. AD MARGINEM. М., 1997, с. 11
6. Гадамер Х.-Г. Указ соч., с.386.
7. Валиханов Ч.Ч. Собрание соч., т. 4, Алма-Ата, 1985, с. 94.

Резюме:
В статье рассматриваются проблемы формирования в государствах Центральной Азии правовых институтов и становлении социально и концепции национально-государственного законодательного пространства.
Анализируя начальные ступени этого процесса, автор пытается выявить методологические изъяны, связанные с механической экстраполяцией сложившихся в европейской законодательной системе принципов и законодательных норм на существующую в центрально-азиатских странах социально-политическую и социально-культурную реальность.
По мнению автора статьи, при формировании законодательных
систем в своих странах, авторы и разработчики законопроектов и иных
юридических документов должны более активно вводить в их содержание,
творчески переработанные и адаптированные к изменившимся реалиям
жизни, нормы традиционные права.
При ином подходе неизбежно возникает ситуация, при которой правовой шовинизм становится главной причиной правового нигилизма. Что и
подтверждает быстро прогрессирующая в регионе динамика показателей
роста правонарушений.