Заметки о православной культуре III
Архимандрит Тихон и Людмила Евгеньевна Улицкая
М. Озмитель
см. Заметки о православной культуре I, II
Действительно, всё не так просто. Вот, взять хотя бы меня и то, что я пишу. Больше всего мне хотелось рассказать о тех мыслях и чувствах, которые родились во мне, когда читал книгу архимандрита Тихона (Шевкунова). Принимаюсь писать о «Несвятых святых» и пишу о «Jesus Christ Superstar», о «Гамлете» Б. Л. Пастернака, а сейчас – о новом сборнике Людмилы Евгеньевны Улицкой «Священный мусор».
Происходящее можно, думаю, объяснить тем, что положительные герои даются литераторам куда трудней, чем отрицательные. Да и в выражении одобрения мы, русские, имеем куда меньше средств, чем в выражении отрицания и поругания.
Куда легче взять, скажем, Д. Быкова и его биографию Б. Л. Пастернака, ухватиться за то место, где Д. Быков заявляет, что о жизни и творчестве Б. Л. Пастернака нельзя писать, придерживаясь одного мировоззрения, и показать, где Д. Быков уходит от правды, как он уходит, что умалчивает и каким сладким закусывает горькое. Занятие это было бы увлекательным и даже общественно полезным – что-то вроде сортировки мусора на свалке. Но нет, нет у меня интереса писать о «Пастернаке» Д. Быкова; могу лишь рекомендовать это занятие в качестве курсовых и дипломных работ студентов филологического факультета – это очень хороший учебный материал, вроде полудохлого мыша, что кошка приносит для котят. Могу предложить одну из тем: «Преломление жизни и творчества Б. Л. Пастернака в сознании постсоветского постмодерниста. На материале книги Дмитрия Быкова…»
А о «Несвятых святых» собирался писать – да прособирался: все хорошие слова без меня сказали, плохих у меня нет. Осталось только сердечно благодарить автора за труд его: спаси, Господи!
Впрочем, нужно всё-таки отметить некоторые содержательные и стилевые особенности «Несвятых святых»: автору этой книги дано так умалиться, как, пожалуй, не удавалось ни одному автору мемуаров. Ведь мемуарное письмо (по нашей человеческой слабости) всегда ставит на первое место авторское «я», а окружающие люди и описываемые события менее значимы, чем голос непогрешимого задним числом мемуариста. Не так в «Несвятых святых»: здесь главными стали люди русской истории: с ними беседуешь, их слышишь, с ними переживаешь нашу общую боль. Содержательную идейно-эмоциональную направленность «Несвятых святых» нужно определить как жизнеутверждающую: историческое бытие воспринимается героями книги, её автором как общение с Господом и как общение Господа с ними; в этом общении некоторым удается быть достойными такого Собеседника. Этим жизнеутверждающим пафосом, вытекающим из христианского идеала автора, определяется стилевое единство книги.
Человечество идёт к постижению языка Господа, вся полнота этого языка дана в Церкви. Каждому отдельному человеку приходится осваивать этот язык, либо уклоняться от учения и самому придумывать свой, выполняя работу самостоятельно, повторяя при этом все неудачи, пережитые до него. Это я уже веду речь о «Священном мусоре» Л. Е. Улицкой, где она упоминает сказание о трёх старцах (Трое вас, трое нас. Господи, помилуй нас!), – то самое, что включил в составленный им «Круг чтения» Лев Николаевич Толстой. Пример этого сказания как нельзя лучше иллюстрирует типовую ситуацию: человек, пытаясь утвердиться в своём личном и единственно для него верном понимании мира, не видит очевидного, приводит в пользу своей точки зрения такие аргументы, которые на деле опровергают столь дорогую для него идею.
Вкратце сказание сводится к следующему: один архиерей отправился в инспекционную поездку по своей епархии, что предполагало посещение монастырей и храмов, разбросанных на берегах и островах большого северного озера. Тут ему сказали, что на одном из островов живут и служат Господу три святых старца. Он их посетил. Те были совсем неграмотны, молитв не знали, а потому молились Святой Троице так: «Трое вас, трое нас. Господи, помилуй нас!» Архиерей с большим трудом за весь день научил их молитве «Отче наш», с тем и отбыл. Ночью он вышел на палубу своего корабля и видит, что к нему бегут по воде три старца и кричат: «Батюшка! Прости нас, забыли мы слова молитвы». Посмотрел он, как они по воде топчутся, и говорит: «Идите с Богом! Молитесь уже как умеете».
Сказание это приглянулось Л. Н. Толстому (а затем его последователям и наследникам, включая Л. Е. Улицкую) тем, что оно говорит человеку, желающему слышать только себя: не надо знать молитв, не надо Церкви, чтобы достичь святости, высшего приближения к Богу, нужно просто верить. Если же читать сказание, не зная заранее ответа на вопрос, о чём оно, то легко можно увидеть, что оно говорит прямо противоположное: старцы явили собою чудо хождения по воде именно потому, что им нужно было прощение и благословение Церкви, они – образец христианского смирения, которому должно подражать. Л. Е. Улицкая, вполне в духе Л. Н. Толстого, говорит о равнозначности Будды, Лао-Цзы, Христа… Для этого упоминает она «Трёх старцев».
Новая книга Людмилы Евгеньевны Улицкой «Священный мусор» – это вовсе не «Пастернак» Д. Быкова, здесь есть пафос, здесь есть боль, есть вопросы, на которые автор не знает ответа. Здесь есть человек страдающий и думающий. Вместе с тем, книга полна той личной интенции, того пристрастного взгляда автора, который ставит её в особое отношение к книге архимандрита Тихона (Шевкунова). Книга «Священный мусор» была прочтена мною сразу же вслед за «Несвятыми святыми» и стала своеобразным её продолжением: книга «Несвятые святые» говорит о тех, кто смог прийти к Богу, в «Священном мусоре» выражены страдания человека, который пока не может этого сделать.
Честно говоря, читать верующему человеку книгу Л. Е. Улицкой порой бывает страшно, страшно за неё – главную героиню и единственного рассказчика. Вот, например, одно из того, что Л. Е. Улицкая называет «совпадением». На этот раз совпадение между раком груди и эпизодом в мастерской её мужа. Некто пришёл с предложением участвовать в выставке под названием «Половина». Людмила Евгеньевна слышит этот разговор и ей тут же приходит идея: она разрезает бюстгальтер и выносит левую чашку в качестве своего вклада в инсталляцию для озвученного арт-проекта, чашка тут же прикрепляется к стенду. Позже у неё обнаруживается рак левой груди. Для меня очевидна здесь глубинная связь с развоплощающим, деструктивным мастерством – дьявольской искусностью.
Кстати, об Андрее Красулине – художнике, муже Л. Е. Улицкой. Он – один из героев её книги, поэтому можно говорить и о нём; хотя эта сюжетная линия моих размышлений, начавшись в «Священном мусоре», выходит за установленные автором границы текста. Первое, что мне запомнилось из рассказанного о нём, это то, как он в пассажирах вечернего советского еще метро видит ангелов, а рассказчик, Людмила Улицкая, видит только серые уставшие после тяжёлого дня лица. Такое наблюдение, с одной стороны, сблизило меня с автором (я тоже, признаюсь, редко, очень редко вижу ангелов), с другой же – вызвало у меня интерес к художнику. То, что мне удалось найти в интернете (а другой возможности в силу геополитических причин у меня нет), было интересно, но, к сожалению, ангелов Андрея Красулина я не нашёл. Одна серия его работ («Табурет») меня огорчила. То, что у него названо «табуретом», вырвано из иконы, оно сохранило память о перспективе иконы. Но, обрезанное со всех сторон рамкой, лишённое воздуха, присущего иконе, оно стало бессмысленным деформированным объектом. Восседать, да и просто сидеть не просто не на чем, а негде – рамка ограничила мир объекта и тем лишила объект всякого содержания, кроме одного – переживания художником пустоты, переживание это связано с распавшейся на предметы иконы, суженного рамкой взгляда. Ангелов в этом мире Андрея Красулина нет, им просто нет места. Жаль, что мне не дано увидеть тех деревянных ангелов, которых он мастерил в уже далекие, но в памяти такие близкие, советские годы, мастерил и дарил всем желающим. Через них состоялось первое, ещё заочное знакомство Людмилы Улицкой с Андреем Красулиным.
«Священный мусор» – это собрание интервью, заметок, статей и воспоминаний Л. Е. Улицкой разных лет и на разные темы. Прием документального и документированного романного повествования она впервые отработала в «Даниэле Штайне, переводчике». Примечательно, что в «Священном мусоре» этот принцип доминирует (не так в «Даниэле Штайне», там он всё-таки подчинён традиционному приёму романа в письмах). Людмила Евгеньевна Улицкая в этой новой своей работе (особого аналитического внимания требует композиция книги) остаётся верной себе, а значит – талантливой и интересной читателю. Она верна своим избранным темам: одушевляющим физиологизмом и физиологической душевностью женщин – для меня эта тема мало интересна (не описал Л.Н. Толстой переживаний Наташи Ростовой по поводу первых в жизни месячных – и ладно), но раз это кому-то надо, пусть будет; критике всех российских властей, которые никогда не могли дать Л. Е. Улицкой и разделяющим её взгляд на Россию достойных условий для жизни и творчества; судьбы евреев в стране с названием Россия – эта тема сходна для меня с темой возрастных изменений Наташи Ростовой и Женечки Люверс: то есть я не знаю, как чувствует себя еврей в России, я знаю, что русский в России чувствует себя хреново, надо полагать, что и евреи ощущают себя сходным образом.
Особое развитие в книге получила тема христианства и русского Православия. Символ Веры, согласно Л. Е. Улицкой, – это что-то вроде клятвы советских пионеров. Буддизм или даосизм предпочтительней того, что говорил романтически настроенный учитель из Галилеи, православные священники и верующие нетолерантны, нетерпимы к чужому мнению, они не способны к милосердию… Был лишь один настоящий православный священник, о. Александр (Мень), но его убили русские православные мракобесы и российское государство…
Спорить со всем этим не буду, тем же, кто решится на спор, посоветую: не надо. Не надо, потому что бессмысленно. Лучше попытаться разобраться.
Людмила Евгеньевна Улицкая идёт по тому же пути, находится в той же колее, что была углублена и расширена Л. Н. Толстым…
Но если с Л. Н. Толстого один спрос, то с Л. Е. Улицкой спрос совсем другой. Можно ли спрашивать с человека, родившегося при Сталине, когда храмы лежали в руинах, кости священников – по всей России, превращенной в огромный Бутовский полигон, так же, как и с графа, который мог общаться напрямую со старцами Оптинскими? По справедливости говоря, конечно же, нельзя. Одинакова ли вина соблазнителя и соблазнённого? Самые страшные слова о Л. Н. Толстом прозвучали не тогда, когда он был отлучён от Русской Православной Церкви, приговор мыслителю Л. Н. Толстому совершился тогда, когда он нашёл достойного себя собеседника – В. И. Ульянова (Ленина) – тот вполне закономерно увидел в графе, как в зеркале, своего революционного двойника (см.: В. И. Ленин. «Лев Толстой, как зеркало русской революции»). Нельзя мерить одной меркой человека, выросшего в советское время, в пятидесятые и шестидесятые, и человека, даже не знавшего, что такое коммуналка и лагеря. (Надо отдавать себе отчёт в том, что, когда пишу это, прошу снисхождения и к самому себе: я чуть младше Людмилы Евгеньевны).
Советская власть и большевики совершили много преступлений против человека и божественного в человеке (именно – большевики, именно – коммунисты; те, кто говорит о «десталинизации», намерено или по наивности скрывают суть произошедшего). Но одно преступление им забывают поставить в вину: они убивали любовь. Не может быть любви без полного доверия любимому, без открытости доверия. А довериться нельзя! При этом нельзя доверять именно потому, что любишь. Мать не может доверять своему ребенку, потому что тот может сказать в детском саду, в школе такое, что уже не будет ни матери, ни ребёнка. Муж не может сказать всего жене, брат – брату, бабушка – внуку, потому что опасно, страшно за себя, за брата, за жену, за внука… В сороковые-пятидесятые и шестидесятые дети уже вырастали в этой атмосфере недоговоренностей, умолчаний, недоверия. В этом кроется совершенно феноменальная и сегодняшним детям непонятная популярность «Семнадцати мгновений весны»: фильм оказался абсолютно точным отражением нравственно-психологического состояния советского человека, когда каждый чувствовал себя немного Штирлицем – разведчиком во враждебной стране. Позже этот нравственно-психологический комплекс выразится в творчестве братьев Стругацких и особенно отчётливо – в фильме «Сталкер» А.А. Тарковского. Конечно же, большевики уничтожали знание о Том, завет которого о любви.
Но людям нужна любовь, детям отчаянно нужна атмосфера доверия. Такую атмосферу Людмила Улицкая нашла в общине катакомбной церкви. В такой общине соединяется всё: вызов враждебному государству, реализация комплекса Штирлица, ощущение причастности к чему-то важному, выходящему за пределы серой действительности, запрещённому – к слову Иисуса Христа. Именно так – на последнем месте надо поставить слово Господа и служение Ему, потому что той девушке требовалась, в первую очередь, община любящих и доверяющих друг другу людей, требовалась интонация авантюризма и несогласия с окружающим. С заметным огорчением отмечает она, что после смерти священника, окормлявшего катакомбную общину, были некоторые, ушедшие в Русскую Православную Церковь Московского Патриархата. Для неё это было своего рода предательством так и не сформулированных отчётливо идеалов; для меня же это – признак того, что Господь для Людмилы Улицкой в то время не был главной причиной прихода в ту общину. После смерти священника община распалась, а для героини «Священного мусора» наступило время растерянности и одиночества.
Одинокая еврейская девушка в русском советском городе с верой в Христа и презрением к властям… Но главное, теперь у неё есть память о том, что в действительности где-то может быть хорошо, безопасно, откровенно; не так, как в метро среди серых уставших лиц, не так, как в очереди за колбасой или на профсоюзном собрании, но в единении духовном и со сладким сознанием причастности к запретному, наказуемому и исключительному, не такому, как у всех.
Вновь она обретает то, что она называет «христианством» – в кругу людей, собравшихся вокруг отца Александра (Меня). Новая община собралась вокруг нового проповедника, и этот проповедник не смог исполнить свою миссию, не смог повести страждущих к Богу, но подчинился им – тем, которые хотели быть избранными, исключительными, а в нём видели исключительного и избранного для них только проповедника. Мысли и чувства многих членов этой общины были обращены к мирскому, к советскому, а не к Господу. Но здесь был тот столь востребованный во все времена, а в советское – в особенности, дух родственности, доверия и защиты, которых не было и нет в окружающем мире. Но отец Александр погиб, и «христианство» Людмилы Улицкой рассыпалось.
Суть этой жизненной ситуации сама Л. Е. Улицкая очень подробно и точно представила в романе «Даниэль Штайн, переводчик». В религиозном отношении этот роман является развёрнутым подтверждением сказа о трёх святых старцах, но в действительном, а не в обрезанном Л.Н. Толстым и прочими смысле: все труды и заботы священника Даниэля о помощи ближним и дальним, весь его самоотверженный подвиг оказываются суетой и тщетой, потому что забота о мирском стала больше заботы о спасении души. Уже и Сын Божий, одно из лиц Святой Троицы, перестал быть нужными ему. Он, бедный, оказался не готов к служению в миру, к священничеству, лучше ему было остаться монахом. Когда же ему попытались объяснить, что Церковь – не благотворительная организация, хотя и занимается помощью нуждающимся, он отказался и от Церкви. Даниэль Штайн гибнет, и смерть его в глазах автора романа – укор миру, погрязшему в политических разногласиях, национальных и религиозных войнах, церковных и межцерковных интригах и спорах… Если же прочесть то, что написано, а не то, что хочет видеть автор, то ясно: произошедшее с Даниэлем Штайном – лишь ещё одно печальное подтверждение великих слов: «Без Мене не можете творити ничесоже».
…И ещё одна причина тому, что не надо спорить и опровергать написанное в «Священном мусоре». Героиня книги (а в финале это прописано) думает о Церкви, а в какие-то моменты жизни идёт в храм, и её из храма не изгоняют. Попросим и мы терпения у Бога.
5 декабря 2012 года