Существует ли эмигрантская литература Киргизстана?

Азаткуль Кудайбергенова

Еще совсем недавно на этот вопрос трудно было бы ответить однозначно. Однако в наши дни, когда благодаря Всемирной паутине, называемой ИНТЕРНЕТ, мы можем в считанные часы узнать, что тот или иной  бывший соотечественник опубликовал свои произведения в Москве или в Гамбурге; утвердительно ответить на этот вопрос не составляет труда. Более того, профессор Киргизско-Славянского университета  в одном из интервью вскользь заметил, что его докторант уже насчитала около 500 писателей и поэтов Киргизстана, творчество которых следует отнести к вышеназванному течению киргизской литературы. Так что, если сам факт существования такой литературы уже не вызывает сомнения, то пришло время обсудить критерии, на основе которых то или иное произведение следует отнести к эмигрантской литературе, что и является одной из задач данной статьи.

Эмигрант… Немногим более двух десятков лет назад было бы трудно представить это звучное иностранное слово в сочетании с такими словами как «киргиз», «киргизская».  Из Киргизстана советских времен очень редко куда-либо эмигрировали. Женщин, вышедших замуж за иностранцев и уехавших за границу с мужьями, можно было пересчитать по пальцам. Истории таких иностранных жен достаточно подробно освещались в прессе. Обширные статьи, живописующие их кошмарную жизнь  за рубежом, пользовались популярностью. Даже после так называемой горбачевской перестройки, в начале 90-х годов такие факты как бегство в США сборной Киргизстана по борьбе все еще были сенсационными. Если сравнивать потоки эмигрантов с водными,  то в те времена отъезд коренной части населения за границу был похож на маленький ручеек.

На данный момент сотни тысяч киргизстанцев легально или нелегально живут в России и, более того, десятками тысяч становятся ее гражданами, а немало жителей Киргизстана эмигрирует в страны ЕС, США, Канаду и другие порой очень даже экзотические уголки света. В настоящее время эмиграционные потоки не только многократно увеличиваются, они также заметно усложняются. Наряду с трудовой эмиграцией, которая является основной, исследователи говорят уже о трех волнах политической эмиграции. Таким образом, думается, что имеется достаточно оснований утверждать, что  эмиграция и все, что с ней связано, в частности, эмигрантская литература уже стали неотъемлемой частью общественной и культурной жизни Киргизстана.

Чингиз Айтматов с присущей ему зоркостью и дальновидностью предвидел зарождение  эмигрантской литературы в киргизской  художественной словесности. В письме одному из представителей этого литературного течения  Данияру Деркембаеву он написал: «Действительно, так история распорядилась, что многие наши соотечественники проживают вдали от нашей Родины, подвергая себя, своих близких различным испытаниям. Эти испытания не проходят бесследно, они должны быть выражены на листе: о стремлении адаптироваться в новых условиях, либо о нежелании стать частью этого социума, либо о трудностях выживания, достижении определенных успехов и умении повести за собой часть своих соплеменников – к новой жизни, по общепринятым стандартам, выпестованные веками и находящиеся в постоянном процессе совершенства. Ваши стихи и есть первый шаг в развитии национальной стиховой культуры киргизстанцев в эмиграции».

По сравнению с такими эмигрантскими литературами как русская и азербайджанская, история развития которых насчитывает не один десяток лет и включает десятки имен,  эмигрантская литература Киргизстана находится лишь на стадии зарождения. Бахтияр Койчуев в обзорном докладе «Русская литература Киргизстана как зеркало социального и духовно-нравственного состояния общества» на научно-практической конференции в МГУ в октябре 2009 года заметил: « По большому счёту в истории литературы Киргизстана не было эмигрантской литературы, теперь она даёт свои первые ростки. Насколько живучими и художественно полнокровными они окажутся, покажет время».(http://www.literatura.kg)

В русском литературоведении основным формообразующим признаком   эмигрантской литературы считается  диссидентство и в соответствии с этим определяется  хронология литературы  русской эмиграции: 20-е годы ХХ века (начало Советской власти) — первые годы 90-х годов этого века (начало горбачевской перестройки). К этому литературному направлению относят произведения писателей , драматургов и поэтов трех волн русской эмиграции, основным идейно-политическим содержанием которых является ожесточенная критика Советской власти. На данный момент, когда Советской власти нет уже более 20 лет, и на месте бывшего Советского Союза образовались и существуют более десятка новых государств, сами собой возникают вопросы: «Существует ли русская эмигрантская литература в данный момент? Есть ли эмигрантская литература у других бывших советских народов?»

На первый взгляд, ответ на вопрос, почему писатель становится писателем, либо поэтом-эмигрантом довольно прост — потому что он эмигрирует. Он или она либо депортируется, либо сознательно и добровольно покидает страну и становится гражданином другого государства и на протяжении многих лет пишет и публикуется в стране своего постоянного места жительства.  Хотя здесь необходимо уточнить, что не все произведения, созданные за пределами метрополии, относятся к эмигрантской литературе. Чингиз Айтматов создавал и опубликовывал свои поздние произведения в разных странах Европы. Однако, трудно представить, что кому-нибудь пришло бы в голову отнести  эти его произведения к обсуждаемому выше литературному течению.

Так что же делает то или иное произведение эмигрантским? Известный  русский писатель-эмигрант Зиновий Зиник, уже несколько десятков живущий в Лондоне, считает, что не место написания и публикации  отличают произведения эмигрантов. Он утверждает, что русскую эмигрантскую литературу отличает то, что «ее суть, тема, сюжет — именно уход, отъезд из России, отказ от идеи единства с метрополией. Точнее, отказ от включенности в российский общественно-политический процесс. Это не значит, что “моя” эмигрантская литература не была инспирирована “железным занавесом” или атомной бомбой. Но сейчас, когда нас, писателей в эмиграции, окончательно лишили политического статуса, стали выплывать на поверхность именно забытые или замалчиваемые, почти мифологические для России — вне текущей политики — мотивы эмиграции». Писатель называет такие основные мотивы как:

  • Раздвоенность: стремление к самоизоляции, которое невозможно без диалога с теми, от кого жаждешь отделиться;
  • Отчуждение от России, являющееся основой для мотива неузнаваемости, «иностранщины»,  которое Зиник приравнивает к «переселению в мир иной»,
  • Российское изгнанничество: «в духе Лермонтова: ощущение бездомности у себя на родине и собственной чуждости за границей».

Иными словами говоря, основным эмигрантским мотивом русской литературы является категорический отказ от всего русского, а в широком смысле российского. При этом, если писатели предыдущих волн эмиграции оказывались за рубежом в силу социальных обстоятельств и отказывались от Советской России, а если быть более точным, от Советского Союза, в котором доминировала Россия, то нынешние писатели-эмигранты покидают родину добровольно а, оказавшись за границей, всеми силами  стараются   освободиться от всего, что связывает их с Россией, и, прежде всего, собственно русского менталитета.  Трагичность и мучительность этого  процесса с достаточной степенью полноты раскрыта в  цитируемом выше эссе Зиновия Зиника.

Ну, а теперь, как говорится, ближе к делу. Есть эмигрантская литература Киргизстана или нет? Думается, что, опираясь на определения этих самых мотивов эмиграции, представляется возможным утверждать, что в творчестве таких киргизских писателей как Данияр Деркембаев и Муса Мураталиев, которые живут один в Германии, другой в Москве, данные мотивы так или иначе проявляются.  Однако, утверждая наличие эмигрантских мотивов в творчестве этих писателей, мы не считаем, что содержание этих мотивов и формы их выражения идентичны эмигрантским рефлексиям их российских собратьев по перу.

Во-первых, в отличие от русских писателей-эмигрантов, которые,  с муками по каплям выдавливают из себя все российско-советское, киргизские представители этого течения всеми силами стараются сохранить свою национальную идентичность и являются активными участниками общественного и литературного процесса Киргизстана. Так, к  примеру,  Муса Мураталиев основательно занимается исследованием киргизской истории и фольклора, а Данияр Деркембаев был одним из активных борцов против тоталитарного режима бывшего президента Курманбека Бакиева.

Однако, тем не менее, мотив раздвоенности, о котором пишет Зиник, достаточно четко  прослеживается в  творчестве обсуждаемых авторов. При этом здесь наблюдается довольно интересный феномен: оба писателя искренне считают себя киргизами, но,  опираясь на анализ отдельных доступных мне произведений, я беру на себя смелость утверждать, что они так называемыми стопроцентными киргизами уже не являются. Изменившись под влиянием разного рода обстоятельств они радикально  трансформировали собственное мировосприятие  и уже не могут воспринимать и понимать весь спектр этнических особенностей своих соотечественников.

Следуя одной из абсолютных истин науки о литературе, что художественные образы  являются одной из форм выражения авторских идей, я считаю возможным привести в качестве примеров, подтверждающих мое предположение, образы из романа  Мусы Мураталиева «Идол и Мария». Итак, думается, что сам Муса Мураталиев испытывает такие же чувства, как и Бек — один из центральных героев, а также повествователь в упомянутом выше романе. Когда Бек встречает на московском вокзале своих соплеменников из Чеш-Тюбе и ведет их к себе домой, его отталкивает их запах, чересчур громкая речь, то, что идут они группой, занимая весь тротуар, в открытую разглядывают пассажиров в вагоне метро. Возможно, Мураталиев, как и его персонаж, уже не идентифицирует себя как часть социума, он понимает, что он изменился, что он уже другой.

С другой стороны, киргизский социум, как и всякое традиционное общество, – замкнутая система, которая отторгает элементы, не соответствующие ее внутренним стандартам и законам. Например, почти переставшее быть темой ожесточенной полемики, но не потерявшее остроты разделение этноса на «кыргызов» — настоящих, кондовых, играющих на комузе, цитирующих наизусть отрывки из «Манаса» и т. д., и т. п., и на обрусевших «киргизов», либо вообще не говорящих по-киргизски, либо изъясняющихся с большим трудом, показывает, что этот самый киргизский социум не принимает даже аборигенов, трансформировавшихся под воздействием какой-либо культуры. Что же касается Мураталиева и Деркембаева, которые не живут в Киргизстане, пишут на русском языке, публикуют свои произведения в странах проживания, то они — уже давно отрезанные ломти.

Таким образом, на основе вышеизложенного представляется возможным утверждать, что, в отличие от российских писателей-эмигрантов, которые  сознательно  стремятся к самоизоляции, киргизские писатели-эмигранты, стремясь сохранить национальную идентичность, все же понимают, что они изменились, и уже не могут быть  неотделимой частью этноса в целом, а метрополия либо забывает о них, либо, более того, отталкивает.

Прямым следствием такой раздвоенности является другой мотив, который Зиник считает доминирующим. «Готический “железный занавес” рухнул, нет больше ни самиздата, ни тамиздата, но проблема неузнаваемости, вечной иностранщины остались. Это и есть один из главных мотивов той литературы, которую я хотел бы назвать эмигрантской”, — считает он. Что же касается киргизской литературы, то по моему мнению, здесь таким «иностранцем», является Муса Мураталиев.

Имя Мусы Мураталиева было известно киргизскому читателю еще до того как писатель переехал в Москву в 1974 году ( подробности о жизни и творчестве писателя см: http://www.mgu-club.ru/events). После окончательного  развала Советского Союза  Муса Мураталиев по собственным словам  «перешел к описанию прозы жизни в каждодневном режиме – на радио «Свобода».  С тех пор собственно художественные произведения писателя почти не печатают. И только в 2011, в возрасте 68 лет он выпускает книгу под названием «Идол и Мария», куда входят одноименный роман и роман «Сказитель Манаса».

Позднее творчество Мусы Мураталиева является одним из примеров художественного самовыражения личности, оказавшейся в иной, более того, враждебно настроенной культурной среде. Сюжеты романов «Идол и Мария» и вышедшего в августе этого года в издательстве «Зебра», опубликовавшем и вышеупомянутый роман, «Тоска по огню»   построены на неизбежном и чаще всего катастрофическом  столкновении двух диаметрально противоположных миров.  Через систему художественных образов выходцев из отдаленного киргизского аила, оказавшихся в одном из  мировых мегаполисов — Москве, Мураталиев последовательно проводит мысль о том, что эти миры несовместимы. Жесткий и безжалостный мир мегаполиса примет только того, кто осознает и примет к руководству его основное правило: выживает тот, кто приспосабливается. И первое, чем приходиться поступаться в этом процессе приспособления — это традиции и ценности национального самосознания. «Прошли дни, прошли месяцы, а потом могучий мегаполис втянул их в свою пучину и вообще проглотил. Погибли почти все – кто морально, кто физически. Лишь трое выжили. У них зародились, как второе дыхание, – новые воззрения» – пишет Мураталиев в предисловии к роману «Идол и Мария».

При этом, несмотря на то, что жизненным материалом для персонажей, сюжета, идейно-тематического содержания  романов Мусы Мураталиева является жизнь трудовых эмигрантов-киргизов в Москве, эти произведения особого интереса ни в Киргизстане, ни у самих эмигрантов не вызвали. Трансформировавшийся под воздействием русской культуры Мураталиев воспринимается ими как «иностранец», а его романы воспринимаются ими как взгляд на их проблемы со стороны.

Думаю, что опираясь на вышесказанное, можно придти к выводу, что Муса Мураталиев уже не совсем, а может быть уже далеко не совсем, киргизский писатель. Опубликованные романы, в том числе и третий роман трилогии «Сказитель Манаса» показывают, что изменились основные составляющие  его художественного творчества. Во-первых, язык:  писатель пишет на русском языке. Во-вторых, соответственно, меняется реципиент: романы предназначены, прежде всего, для русского читателя и лишь затем на русскоязычного читателя стран, образовавшихся в результате распада Советского Союза. В-третьих, и это самое главное, писатель-эмигрант Муса Мураталиев уже не принадлежит киргизскому космосу и еще не вошел в русский. Он — «между двух миров».

Как уже было сказано выше, художественные идеи и образы произведений Мусы Мураталиева уже не являются частью киргизского мира, но еще не вошли, и, скорее всего, никогда не войдут в систему русского миросознания. Даже то обстоятельство, что Мураталиев является  членом Союза писателей Москвы и Русского Пен-центра, и в некоторых источниках идентифицируется как российский писатель, не может быть базой, на основе которой читатели той же Москвы воспринимали его как русского писателя. Для них Муса Мураталиев был и остается киргизским писателем. «Читая романы Мураталиева, задаешь вопросы: что нового вносит в русскую литературу этнически нерусский автор? Эти произведения знакомят русских читателей с киргизской историей, культурой (у киргизов некогда было 40 родов, их древняя письменность являлась рунической), двоеверием киргизов (сосуществование язычества и мусульманства). Яркая образность помогает полнее раскрыть характер или образ жизни киргизов»,- отмечает профессор Московского университета печати Татьяна Давыдова.

Перефразируя известное выражение, о Мусе Мураталиеве можно сказать, что он чужой среди своих и далеко не свой среди чужих. Эта ситуация характеризует не только, даже и не сколько, его личность и персональную жизнь. На мой взгляд, данный феномен больше влияет на читательскую аудиторию его произведений. Произведения Мураталиева не привлекают читателей-киргизов, потому что он не интересен им как обрусевший писатель, а читатели-русские, считая его киргизским писателем, тоже особо не интересуются его прозой.

Скорее всего, его произведения предназначены для таких как он эмигрантов, которые, как говорится, пустили корни на чужой земле. Эти киргизы не строят дома в своих родных аилах и не копят деньги, чтобы купить квартиры в городах, где они родились. Они берут ссуды и покупают квартиры в больших и малых городах России, США, Канады. Они каждый день идут на работу, не так уж редко вполне приличную и высокооплачиваемую, и часто останавливаются на шумных улицах чужих городов, потому что им кажется, что они слышат родную гортанную речь, а потом спешат до перекрестка, потому что им кажется, что за поворотом их глазам откроется родное многоцветье среднеазиатского базара, а еще им часто кажется, что  чужие ветры приносят им издалека аромат цветущих садов родины.

Именно таким читателям интересны произведения Мусы  Мураталиева, в которых воплотилась «истинная суть эмигрантской литературы: вне зависимости от политической географии сюжета говорить от имени тех, кто затерялся меж двух миров».

Одним из наиболее ярких и интересных примеров художественного выражения чувств и переживаний людей, затерявшихся между двух миров, является лирика уже упоминавшегося выше Данияра Деркембаева, который с 1996 года проживает в Германии. Говоря о роде занятий, Деркембаев подчеркивает, что он – поэт, публицист, общественный деятель и повар международного класса. В аспекте рассматриваемой темы наибольший интерес вызывают его стихотворные сборники «Анатомия души» (2006) и «Госпожа Чужбина» (2010).

В этих сборниках раскрывается широкий спектр переживаний лирического героя, оборвавшего связи с местом рождения и не обретшего новой Родины. Одним из наиболее ярких переживаний в этом спектре является чувство чуждости, неприкаянности. На мой взгляд, одним из наиболее интересных художественных воплощений упоминаемых выше чувств является стихотворение Деркембаева, которое я привожу ниже полностью:

 

Чужой

  • Jan. 6th, 2012 at 10:23 AM

 

Чужой.

Вот ещё один отмерян год,
Прожитый, как прошлый на чужбине,
Беспросветный мой водоворот,
Не вернёт меня домой и ныне.

Стал чужим наверно навсегда,
Так брожу с сумой по белу свету,
И бегут в календарях года,
От зимы к весне, а дальше к лету.

Я живу лишь памятью своей,
Где остались светлые моменты,
И тепло давно минувших дней,
Как фрагменты старой киноленты.

Год ещё один уходит вон,
Дал бы Бог, чтоб стало всё иначе.
Только слышу колокольный звон:
«здесь чужой, а там чужой тем паче».

На закате дымка за рекой,
С годом старым улетают птицы,
Возвращайтесь милые домой,
Мне же никогда не возвратиться.

28.12.2011

Данное стихотворение интересно еще и тем, что оно представляет собой пример трансформации традиционного сознания, которое подверглось воздействию иной культуры. В традиционном киргизском коллективном сознании человек воспринимается прежде всего как член какой-либо группы, преимущественно рода. Вплоть до настоящего времени киргизы редко порывают связи с родом добровольно, но даже в таких случаях человек вне рода воспринимается как изгой и чаще всего ассоциируется с бродячей собакой.

Анализ системы художественных образов стихотворения Данияра Деркембаева показывает, что здесь образ человека, лишенного родовых связей, качественно меняется. Такие художественные  детали как «сума», «колокольный звон», показывают, на мой взгляд, что в анализируемом стихотворении этот образ принимает очертания нищего, просящего подаяние на церковной паперти. Возможно, эта трансформация произошла под воздействием христианской культуры, в поле которой Деркембаев сейчас находится.

Таким образом, мы можем сказать, что эмигрантская литература Киргизстана существует и что она имеет точки соприкосновения с другими эмигрантскими литературами, прежде всего русской. При этом, и что естественно, данная литература имеет присущие только ей мотивы.

Один из таких мотивов я бы назвала «комплекс неполноценности малого народа». На мой взгляд, этот комплекс развивается, когда писатель, происходящий из так называемых малых народов, живет и творит среди представителей так же называемых великих народов. Испытывая давление великодержавного шовинизма, автор занимает оборонительную позицию и старается доказать, что народ, к которому он принадлежит, обладает не менее великой и многолетней культурой.

Одним из легко выявляемых примеров художественного воплощения этого комплекса является, по-моему мнению, роман Мусы Мураталиева «Сказитель Манаса», который вместе с романами «Идол и Мария» и «Тоска по огню» составляет трилогию. Стержневой идеей этого романа является утверждение величия прошлого киргизского народа, нашедшего свое отражение в эпосе «Манас». Однако, это лишь один аспект идейно-художественной проблематики произведения.

Главной задачей Мусы Мураталиева является демонстрация отношения представителей разных национальных обществ к киргизу Мурзе и, в целом, к киргизскому этносу. При этом композиция романа строится на контрасте: с одной стороны, объективное отношение американского ученого-тюрколога Чарльза Стивенсона, искреннее уважение немецкого переводчика Леонарда Линкса; с другой же стороны, неприкрытый великодержавный шовинизм русской поэтессы Марии Танк, в уста которой писатель вкладывает кредо советско-русских шовинистов: «Все благо идет от нас, русских. Если бы не мы, то все вы: киргизы, чукчи и прочая мелкота – все бы давно вымерли. Но им ведь мало. Они плодятся вокруг нас, занимают наши места, отбивают наших жён, мужей, а теперь и наших гостей…».

Между этими крайними точками находится поначалу пренебрежительное невежество сокурсника Бека русского поэта Юрия Усты, для которого толмач Бек сказывает, пересказывает и объясняет киргизский эпос «Манас».

Сюжет  основной части романа развивается в двух направлениях: первая сюжетная линия состоит из эпизодов эпоса в пересказе центрального героя, а вторая показывает постепенное изменение отношения русского поэта, который, узнавая больше об эпосе, культуре и о самих киргизах, проникается уважением к народу. Изменение отношения через просвещение – такова, в общих чертах, наивная просветительская идея Мусы Мураталиева.

Итак, эмигрантская литература Киргизстана существует. Она является эмигрантской не только потому, что произведения написаны эмигрантами и изданы за пределами Киргизстана. Эта литература представляет собой уникальный идейно-художественный комплекс, который нуждается в тщательном беспристрастном исследовании.

Азаткуль Кудайбергенова

Независимый исследователь

Ванкувер Канада.

 

 

 

 

Один комментарий на “Существует ли эмигрантская литература Киргизстана?”

  1. 1Татьяна

    Очень интересная статья, в которой поставлена актуальная литературоведческая проблема. Да, тенденция эмигрантской киргизской литературы существует, но двух писателей мало, чтобы говорить о сложившемся течении. Романы Мураталиева вызвали интерес и среди русских читателей, в частности, моих студентов: достаточно зайти на сайты М.Мураталиева и изд- ва «Зебра», чтобы в этом удостовериться. И еще одно уточнение: Айтматов последние годы жизни жил и писал за рубежом, его материалом были воспоминания о родине. А языком был тот же русский язык. В чем же тогда разница между двумя киргизскими прозаиками? Лишь в их социальном положении? Татьяна Давыдова.

Оставить комментарий