Ольга Ермолаева. Поэма «Грибоедов»

Среда, 21 Май 2014, 20:08 | Рубрика: Библиотека
Ярлыки: , ,

ГРИБОЕДОВ

Поэма

«Тут путешественники кто углем, ктокарандашом записывают свои имена или врезывают их в камень. Людское самолюбие любит марать бумагу и стены; однако и я, сошедши под большую арку, где эхо громогласное, учил его повторять мое имя».
А.С.Грибоедов, «Путевые записки. От Тифлиса до Тегерана», 1819 год.

Не любишь ты меня, естественное дело…
Он же. «Горе от ума»

1819 – 1821

        Как бедный мой герой был одинок от века,
        В каком огне тоскливом был принужден сгорать,
        Коль на Кавказе, там, где громогласно эхо,
        Чужой эфир учил он имя повторять!
5	Задумчиво глядит с портретов порыжелых.
        Он не был ни богат, ни слишком знаменит.
        И все как сирота в отеческих пределах...
        Он в Персии убит, а в Грузии зарыт.

        О Царство непогод! Обозы, барабаны...
10	Под крепостию Грозной дрожащие огни.
        А в Персии свое – сарбазы, караваны...
        В седле, в кибитке, в дрожках – его летели дни.
        Раз на дурном седле грузинском, чуть не плача,
        Он сделал перегон... ел снег, упав на снег.
15	Смятение. Темно. И только Терек скачет,
        Да под горой, в редуте, прелестный, робкий свет.

        Грузинцев стройный хор ловило утром ухо!
        Товарищи на солнце. Холмы из-за дерев…
        Меж обгорелым пнем и обомшелым буком
20	Лежал на бурке, дланью висок свой подперев.
        По каменным кругам да по снегам пушистым...
        Французские куплеты, чтоб не сгрустнулось, пел
        О, как умел, как знал... сопровождая свистом,
        Но в песнях плясовых он больше преуспел.

25	Пускался вскачь... Не заяц, увы, но зайца призрак...
        Как этот хрупкий снег под лошадьми хрустит...
        Гиперборейцам что! А в сих краях капризных
        За нож любой ребенок схватиться норовит.
        Одушевлять Восток – любой души не хватит.
30	Здесь не людской потребен, а Прометеев труд.
        Спишь на полу, в чаду, в пребезобразной хате...
        У, ястреба! гляди, шинели расклюют.

        Двухолмный Арарат. Быть пристальным не дали...
        Все книги в чемоданах, разрыть их недосуг.
35	На воле, на коврах закуску поедали...
        Кебабы на лучинах... Какой однако дух!
        Манкировать доколь открывшеюся раной?
        У ягод можжевеловых налетец голубой.
        Ах, карты, ах, Тифлис... Дуэль была престранной.
40	Ну, Якубович, сволочь, а, впрочем, шут с тобой!
        Двухолмный Арарат. Окошки слюдяные.
        Калейдоскопы в дар... Фарсийский разговор.
        Сарбазы эти бестии такие продувные,
        Любой из них отменно способный балансер.
45	Он время здесь имел на все лорнет уставить.
        Дома снаружи дики, внутри – испещрены...
        Увесисты подсвечники, чай с кардамоном ставят,
        И сласти Шахразад на блюдах внесены.
        Он близ конфектов тут изрядно постарался,
50	Мирза первостепенный с простреленной рукой,
        Следя при этом, чтоб не сбился, не прервался
        Бесед дипломатических рисунок кружевной...
        И вот Тейран настал... Три залпа фальконетов,
        Да шалевые платья чиновников, да тень
55	По улкам... Да стихи, да вопли с минаретов,
        Да синь, да эта варварская музыка весь день!
        Стихи, чаи, кальян и вечно – руку к сердцу.
        Слон, трубы, представленья, миллион сластей...
        Догадка Мазаровича, мол, якобы у персов
60	Привычка вымораживать зимой своих гостей.
        Но как бесплоден вид окрестностей Тейрана!
        Тьма черных черепах, фисташки под дождем...
        Походный декламатор устал, улегся рано.
        Моим героем заполночь был Томас Мур прочтен.
65	И все лежал без сна, не задувая света.
        Как бедственна страна и сир и наг народ...
        А нынче утром шах любимому поэту
        За оду положил горсть бриллиантов в рот.
        ...Дожди идут, текут бумажные палатки.
70	Тут лихорадка входит в состав земли самой.
        О Боже, здесь в Тейране – мадамы, азиатки –
        С собачкой, с куропаткой иль с уточкой ручной!..
        …Что за морока шла с трактатом Гюлистанским!
        И девками, и пьянством солдат был обольщен.
75	Но будет, слава Богу, в родимые пространства,
        В пределы христианства плененный возвращен!
        ...Он спрашивал иных, которые просились
        На родину: в неволе хоть пели-то о чем?
        «Эх, пьяные без голосу, а трезый об России
80	Вестимо, тужит, барин, да только все молчком».
        Какие дни! Отбил с трудом своих собратьев –
        Шум, деньги, брань, каменья, цеплянье смуглых рук...
        И кто-то как зальется –лишь всех успел собрать их:
        «Солдатская и-и-х душечка да задушевный друг!»

1821 – 1823

        Он облаками скрыт. Имела – не хранила,
        А потерявши... Полно, какой там прок от слез!
        Бумаги из усадьбы – а их два воза было,
        Продали бакалейщику по пять рублей за воз!
5	Где отыскать его? В несчастных этих письмах,
        Которых, словно пепла, полгорсточки всего,
        В комедии его, свет увидавшей в списках,
        В удавленной цензурою комедии его?
        О, если бы над ней с удавкой не стояли,
10	Он стал бы враз избавлен от денежных забот,
        И спас его бы, спас! – от персиянской стали
        Труда непродуктивного великолепный плод!
        Он поселиться б мог, положим, в Цинондалах
        Иль в Костромской губернии, в имении своем,
15	И заниматься всласть, сомнений нет ни малых,
        Своим непродуктивным, взыскательным трудом...
        Довольно жалких слов, беспочвенных мечтаний! –
        /Он не был ни богат, ни слишком знаменит.../
        Бесцельных упований, безмерных притязаний:
20	Он в Персии убит, а в Грузии зарыт.
        Но на листках моих он жив, хоть и зависим
        От милостей Ермолова, Паскевича щедрот...
        Ну что же, изопьем настой горчайший писем,
        Пока кривых кинжалов не вскинет страшный год!
25	«Меня противувольное движение в коляске, –
        Он пишет, – повредит когда-нибудь в уме,
        Как этот вечный зной, и бешеные краски,
        И крики «Ва Гуссейн!», и вопли «О! Фатме!»…
        …А до меня идут известья из России,
30	Как Сириуса луч в земную нашу высь
        Доходит за шесть лет! О времена глухие...
        Согласен иль учителем, или судьей – в Тифлис!
        Познанья в языках мои: славянский, русский,
        Персидский и арабский в Тейране изучал.
35	Английский и немецкий, латинский и французский,
        А итальянский, видимо, без практики привял.
        Хотел Отчизне быть полезен чрезвычайно:
        Всяк более полезен, чем больше просвещен...
        До просвещения ль мне в чужой стране печальной,
40	Где то, что знал когда-то, забыть я принуждён!
        Увольте же скорей от службы здесь, в Тейране,
        Иль просто отзовите из Персии меня!..»
        Так молит мотылёк, бьясь в огненном тумане,
        Спасенья у свечного бесстрастного огня.
45	Всё у него рука в исторью попадала! –
        Дорогой из Тавриза в Тифлис – переломил,
        Да в двух местах... Да худо срастаться начинала...
        Ломали... Свой рояль чуть было не забыл.
        Злосчастный Кюхель здесь в Тифлисе жил полгода.
50	С ним весело курить, читать и рассуждать.
        Детей таких забавных шутя родит природа,
        Но кто-то в мире должен их вечно опекать.
        Друзья, друзья... Пока он в Шемахе терялся,
        Угас Амлих. В мученьях скончался Щербаков...
55	О Персия! В питье иль в пищу добавлялся
        Старинный яд? Все учат российских дураков!
        Кого еще в ряду друзей, знакомцев, близких?..
        Иль... Впрочем, он живет, собой не дорожа...
        Холера прилетит в теснины стен тифлисских –
60	Лишь хлад остановил ее на наших рубежах.
        «А давеча, – он пишет, – внесли на выбор шубы.
        Я, было, позабыл российское житье!
        К земле меня гнетут... Чекалки, волки... трупы...
        Но как без них в любезное Отечество моё?
65	Так зверьей, стало быть, окутываться кожей,
        И непременно стоит убить и растерзать
        Зверей, – чтобы потом студеный наш, роскошный
        Отечественный воздух, не торопясь, черпать!..
        Чернильница твоя мила, мой друг суровый!
70	Вот вам, мое флегмордие, отчет в моей тоске.
        Здесь вечная резьба по косточке вишневой,
        Отечество, сродство и дом – всё там, в Москве.
        …Как матушка мои за ужином безделки
        С презрением судила, примолвивши родне,
75	Что свойственную всем писателишкам мелким
        Мучительную зависть заметила во мне!
        Я глаз не мог поднять, во мне перемешались
        Стыд за нее и боль от беспрерывных мук.
        Все было у меня – и злость, и желчь, но зависть?
80	К кому? Неужто уж к Кокошкиным, мой друг?..
        …Здесь милого – и все! – ребенка видят – Сашу!
        Повеса был, а впрочем, и в миссию вот взят...
        Пожалуй, и того-с фамилию-то нашу!..
        А больше ничего-то и видеть не хотят».

1823 – 1825

        Балованных сиих детей пищеваренья
        И тучности – /кастрюльки им согретые пасти!/ –
        Переселить бы в душу к нему хоть на мгновенье,
        Чтоб бедствиями близких созданий потрясти!
5	«Ну что тебе сказать? Я жив, я обретаюсь
        У матушки... Пропах теперь Москвой насквозь.
        В занятиях моих лишь стенам доверяюсь:
        Они, по крайней мере, не судят вкривь и вкось...»
        Он в марте прикатил, а Бегичев венчался
10	В апреле... Он держал над женихом венец,
        Все проповедь по-своему растолковать пытался...
        «Бесстыдник!.. Не смеши!.. Уймись же, наконец!
        Ты что? глаза в слезах! И пальцы трепетали
        Так сильно, что венец мог просто уронить...»
15	«Мне чудилось, тебя как будто не венчали,
        Степан, а отпевали: прости, чтоб схоронить...»
        У Бегичевых жил и с солнцем подымался
        К таинственным трудам... Обедал... Ввечеру
        К возлюбленной своей: к музыке он кидался.
20	Весь дом часами слушал стихийную игру.
        Гостил он у сестры. Граф Виельгорский, ноты
        Ища, вдруг обнаружил, что держит-то в руках,
        Покудова искал романсы и сонаты:
        – Помилуйте! – листы комедии в стихах.
25	Обеды и балы: в балете – Телешова...
        В театре лобызают – знай, щеки подставляй.
        Ажиотажу он не ожидал такого –
        Все как сошли с ума – кричат: читай! читай!
        «Вот «Талия» тебе. Достойно умиленья,
30	Что цензоры пиесу кромсают, как хотят.
        Оттиснуты седьмое-десятое явленья…
        Ну смельчаки! Я плачу! И целый третий акт»!
        «Прости меня, не мог в минуту оторваться.
        Работа шла не то чтоб очень тяжело,
35	Но восемьдесят рифм – не шутка в деле, братцы,
        Переменить...Теперь все гладко, как стекло».
        «Ругательства пока от «Вестника Европы»
        Идут... Прости меня, но рифма под рукой!..
        Забавен этот тон и Дмитриева ропот...
40	А хвалят «Телеграф» с «Полярною Звездой».
        «Любезный друг Степан! Пришлю тебе «Записки»
        Из Таврии... Мне скоро отселева –за дверь!
        Двенадцать читок. Ходят и списывают списки.
        Экстазами в театре преследуют теперь».
45	«...Крепиться можно лишь до степени известной,
        Преступишь – хуже бабы почтешь себя потом…
        На станции портрет: Давыдов наш чудесный,
        А новый перегон – игрок Реньяр с стихом».
         «Я во вражде, Степан, со всем крикливым полом,
50	Но эти двое все нейдут из головы:
        Твоя жена с моей сестрой – я ими полон,
        Объединяют их мои о них мольбы.
        Твоя жена должна стать матерью. Боится
        Страдания досель? Господь оборони!
55	Все предприятье, друг, тем легче разрешится,
        Что за нее мольбы жарчайшие мои.
        Клянись ей от меня, что это не опасно,
        Ей руку поцелуй – скажи, родит шутя.
        Во сто раз веселей, когда светло, прекрасно,
60	С рук на руки начнет переходить дитя.
        От матери к отцу /который не умеет
        Так нежен быть с детьми, как я/, – пойдет во сне
        Дитя – / еще где свет, где тьма не разумеет/ –
        И на руки ко мне, и тотчас же ко мне!
65	Ну все, прощай, прощай, болтаю, как старуха...
        Проклятый недочет в прогонах. Жаль до слез:
        Не свидимся теперь. Безденежно и глухо.
        Мой орден Льва и Солнца давно ломбард унес...»
        «О, не сердись, где б я когда ни затерялся,
70	Ты первый к языку, и к сердцу, и к уму.
        Нет дочери, жены... Все как-то не собрался.
        Душой принадлежу тебе лишь одному.
        Четвертое, январь. День моего рожденья.
        Что ж я? На полпути. Тридцать второй пошел.
75	Я буду стар и глуп, как все из поколенья
        Тех, восьмисотых лет... Стар буду и тяжел…
        Обедал я вчера с литературной шатьей.
        Нет ничего смешней, мишурней и пошлей.
        А что до «нежных чувств» хоть к той же легкой Кате –
80	 Я выгорел от них теперь угля черней».
        Я не совсем погряз в трясинном государстве.
        Свободно и свободно –пишу я и живу.
        Из-за меня не лезь в журнальные мытарства.
        Возьми перо, когда допреж тебя умру».

1825-1827

1	«Предел орлиных гнёзд, столбы, зубцы, пещеры,
        Прохладный снежный грот, орешник да кизил,
        Прилепленый к стене нездешний бархат серый
        Летучей мыши... Гром – я камень покатил...
5	Семейства облаков, их превращенья, игры,
        Слоистый нежный флот... Как Чатыр-Даг дымит...
        Вот к самому лицу – пар крупного калибра:
        Я облаком увит и от земли сокрыт.
        Вот верхнего шатра зубцы... Поляны. Ветер.
10	Блистает море. Ал и зелен весь зенит.
        Синеется вдали Судак. Подходит вечер.
        Корабль в Алуште стал – как в воздухе парит.
        О, не забыть: ночлег в возвышенной овчарне,
        Седло под головой. Звезда из чёрных туч.
15	Другая пронеслась пред самыми очками.
        Чей гений подхватил огонь с небесных круч?
        Таврида, твой чабрец ногами растирали,
        Весь воздух окурил настой душистых трав.
        И не забыть ещё: шестого кочевали,
20	Всё утро проблуждав в туманах, в облаках.
        «Чадирь»-шатёр. Пешком, подошвой Чатыр-Дага...
        Алушта ввечеру. Под сливой мой балкон.
        Гор меловых лицо – как древняя бумага,
        И виден Кара-Даг вдали за Судаком.
25	И занавесь дождя предметы все скрывает.
        Улитки, сзади мрак, а впереди – светло.
        Разодраны в бою, поспешно отступают
        Армады... Как меня порывом не снесло!
        Волынки пастухов. Корабль, гружёный лесом.
30	Морские ванны, шум. Лесистый Аю-Даг.
        Как беспредельна гладь! С однообразным плеском
        Сравняла весь песок. За мною – ни следа.
        Корабль от флота... Он за пресною водою.
        Высокая тропа. Глухой Никитский сад.
35	Прелестный вид террас. Над Ялтой молодою
        Смолистых игл сухой и крепкий аромат.
        Тут кипарисник, тень, открытые веранды.
        В Мордвиновском саду всё горлинки кричат.
        И Кушелев внизу, в окрестностях Урьянды,
40	Пленителен, и полн, и многотенен сад.
        Здесь одушевлена таинственно природа,
        И, вместе с этим, лень татарской бедноты.
        Загадочна душа у русского народа:
        Воюя, не сбирать с побед своих плоды!
45	...Продолговатый мыс и Балаклавы мачты.
        Как Севастополь бел! Ступени в нём легки.
        Мне мило, как норд-ост на батареях плачет,
        А там, у Инкермана, всё светят маяки.
        Я был у маяка. Дельфины, кувыркаясь,
50	Салтанку-рыбку в стаю столпили – и пошла!..
        Всю воду кровью вмиг залили, насыщаясь,
        И с рёвом стая чаек объедки их брала...
        ...Степан, Степан! Уже три месяца в Тавриде.
        Всё скучные места, полынь да солонец.
55	Опять нашла тоска. Не знаю, что и выйдет
        Из Персии. С ума схождение? Свинец?..»
«... На вихрях нынче я; всё висты, свисты, бредни. Под носом у Симона стреляю, дым – трубой. Всё тут борьба свобод лесных и горных – с бедным 60 Вульгарным просвещением под барабанный бой...» ...Декабрьская «гроза»... Он в Грозной. Не смутился: С фельдъегерем? В Россию? Он, право, очень рад. ...В Москву – испить чайку... Фельдъегерь отлучился Домой – он всё же был порядком простоват. 65 И дальше, в Петербург, с фельдъегерем Уклонским... Под следствие герой как раз и угодил. И вот – сто двадцать дней с надсмотрщиком Жуковским – Тот музыку любил, его играть водил. Да, да, водил играть. В кондитерской Лоредо 70 Отдельный кабинет, где сносный инструмент... И Завалишин тут сидел, читал газеты – Товарищ по неволе... Под аккомпанемент… Герой не принимал участия в восстаньи. Он выпущен на волю с деньгами на проезд 75 Туда, туда, где персы воинственнее стали! – А он-то адамантовый в заклад отправил крест! «Декабрь. Тифлис. Чреда припадков, лихорадок, Я принял твой совет, Степан, и в тень ушёл. Я слушал всякий вздор, я избегал нападок, 80 И нахожу, что это – очень хорошо...» «Ах, буду ли когда я в жизни независим От службы, от семьи, от должности своей, Которую избрал себе я вопреки всем Наклонностям натуры несдержанной моей... 85 Поэзию люблю без памяти, со страстью, Но славе нету дел до истовой любви. Достоинство ж у нас зависимо от власти, Количества рабов, да древности крови. Повеса Пушкин Лев приехал, не имея 90 Внимания ко мне, не думая привезть Мне братнин манускрипт; особою моею Как неприятель был он нынче принят здесь: Я принести велел свои все пистолеты И сверху вниз все двери из комнаты пробил, 95 Пока он у меня макал в вино галеты... На юнкерство с пальбой я в полк его пустил». «Мне Пимен по душе в «Борисе Годунове», А юноша Григорий, как автор, говорит... Ты от меня не жди стихов каких-то новых: 100 Поход под Эривань всё время истребит. Ты знаешь, что старик чудесный наш – в опале. Паскевич нынче стал начальником моим. Все: горцы, персияне, почтовые дела ли – На мне... Когда мы эту кампанию свершим! 105 Я всё-таки рождён для поприщ чрезвычайных. В простые времена навряд ли я гожусь: Душа моя черства от глупостей печальных, Про нравственность свою и говорить боюсь. Разведай, для чего портной мой, славный Петерс, 110 /Ему дала шесть сотен матушка моя/ – Мне платья не пошлёт уж верно пятый месяц? Скажи-ка по-французски ему, что он свинья». «Сударыня, я здесь, где пыль летит ужасно, Где дует адский ветер – /вдали Аббас-Абад/, 115 На воздухе открытом, под тихим и прекрасным Глубоким небом Персии – писать Вам нынче рад...»

1827-1829

        «Я Вам писал уже, и подтверждаю ныне:
        Угрюмец Муравьёв здоров, как новый мост.
        В горячке – я. Поклон и Дашеньке, и Нине.
        Аббас-Абад отсюда примерно десять вёрст...»
5	Поход на Эривань! Казак линейский шашкой
        Умеет, как чечен, рубить кусты огня.
        Умеет предсказать – как странно! – без промашки,
        Под всадником каким убьют в бою коня.
        Всё дребезги моста, разбитые колеса.
10	Прелестен лагерь. Ночь от блох покоя нет.
        Спал во дворе, под дождь. Полдневный жар несносен;
        Жестокий хлад в ночи да звёзд враждебных свет.
        Он лошадь потерял. Снабженье провиантом
        Исправно, но с жарой прибавилось больных.
15	Угрюмые глаза гвардейцев, маркитантов:
        Лазутчик персиян снял головы с двоих.
        Эчмиадзин. Узнал, что жителей лорийских –
        «А в Эривани, слышь, жары под сорок пять!» –
        Повырезал кинжал тейранский иль тавризский...
20	«Гляди, хлеба поспели, а некому убрать».
        Здесь в сентябре уже все вяло, жёлто, чёрно.
        Дурацкая война. Вошли в Нахичевань.
        Вокруг Аббас-Абада вели бои упорно,
        И, захватив его, пошли на Эривань.
25	Ещё в июле он провёл переговоры
        О мире. Проволочка. Паскевич персиян
        Пугнул: «Возьму Тавриз!..» О, эти лисьи взоры!
        Решили взять Тавриз и взяли Эривань.
        И что же? Шах опять ведёт себя престранно.
30	Паскевич – на Тавриз! Отряд в Тавриз вступил.
        Шах дело тормозит. Паскевич – в путь к Тейрану!
        О, в шах-маты игра! Паскевич победил.
        Местечко Туркманчай. «Мы все в чаду победы...»
        Окончена война – кто этому не рад?
35	Герой мой в Петербург без промедленья едет,
        Он мирный, Туркманчайский, туда везёт трактат.
        Отмечен был его приезд пальбой из пушки.
        Поэзия! Тебе ли – сей аккомпанемент?..
        Тут – с Турцией война!.. Захлопнулась ловушка:
40	«По Высочайшей воле...» «Министр-резидент!»
        Дождливый серый день. Июль. Размыты дали.
        Ужасно надымили, но вот толпа сошла.
        Последние друзья героя провожали
        Из Петербурга – и – до Царского Села!
45	И в Царском ни один не проронил ни слова,
        Вплоть до того, как сел в коляску тяжело,
        Не недоступный, нет, подавленно-суровый, –
        Любимое бургонское ему не помогло!
        У матери – два дня, да столько ж у Степана.
50	К сестре. Дитя крестил. Назвали – Александр.
        Всё таяло, рвалось, пекло. В очках – туманно.
        Что говорил? Куда летел, как на пожар?
        «Прощай же, брат Степан! Навряд ли мы с тобою...»
        «К чему ты?..» «Замолчи. Я знаю персиян.
55	Уходят там меня... Нет, не дадут покою...
        Мне мира не простит мой враг, Аллаяр-хан».
        Из Ставрополя он Булгарину напишет:
        «Любезная «Пчела», я с мухами... Жара.
        Анапу взяли. Рад. От Винтера пусть вышлют
60	К часам карманным три-четыре ли стекла.
        Я запастись забыл, стекло расшиб в дороге,
        И по светилам час исчислить принуждён...»
        А в Персии чума стояла на пороге,
        И к ней солдат российский был взглядом пригвождён.
65	Владикавказ. Начальству высокому в столицу:
        «Вы знаете, К.К., что взяли  штурмом Карс...
        Провесть ратификацию Тейран всё не решится...
        Армянские семейства ведутся за Аракс.
        А Персия теперь в войну войдёт едва ли,
70	Так крайне, так жестоко она истощена.
        Мы, устрашив её, не перевоспитали.
        И вряд ли будет эта задача решена.
        Секретно. На границе – чума. Иль величаться
        Мне в Персии, иль в Турции мне сулемой дышать?
75	Чума по карантинам заставит задержаться
        Гораздо дольше, чем могу предполагать.
        Что делать мне теперь с редчайшим средоточьем
        Умов? Какие деньги мне им ассигновать?
        Здесь юный дипломат ориентальный тотчас,
80	Как сонная вода, берётся зацветать.
        Я просто восхищен, что вещи так ретиво
        Вдруг в Астрахань пошли... неведомо куда...
        Скорей же удостойте присылкой кредитива.
        Ну с чем же я, о боже, появлюсь туда???
85	Да, все по меньшей мере престранные, ей-богу.
        А как с посудой быть? Ей должно быть бы здесь...
        В английском магазине купил её в дорогу.
        Нельзя же до Тейрана ничего не есть!
        Мне, Ваше Превосход., придётся непременно
 90	Потом ещё в Тифлис вернуться на семь дней.
        Я платья не беру с собой – лишь перемену:
        Попортят карантины окуркою своей.
        Я исполнял свой долг бестрепетно и свято,
        И буду исполнять, покудова дышу...
95	Чрез бешеныя балки Кавказа – по канату,
        И нынче вот в чумные области спешу.
        Но, ради Бога, струн сей пылкости врождённой,
        Природного усердия – Вам, покровитель мой,
        Не следует тянуть рукою непреклонной,
100	Иначе эти струны лопнут под рукой.
        Дороговизна здесь! Всяк продавец – грабитель.
        Там рубль серебром, где раньше был абаз.
        Зачем же у меня, дражайший покровитель,
        Ускромили вы жалованье? Вот не ждал от вас».
105	Он Амбургеру шлёт /один из прежних, близких:
        Был секундант в исторьи с простреленной рукой,
        Стал генеральный консул, сидит в стенах тавризских/ –
        Он Амбургеру шлет поспешный текст такой:
        «Любезный друг! /июль, двадцать восьмого года/,
110	Часть в Астрахань ушла, другая часть вещей
        В Георгиевске!.. Этак не выберусь в полгода...
        Поздравьте, я жених. Но за женой своей
        Не ранее зимы вернусь. Она составит,
        Составить может, верно, всё счастие моё,
115	Когда любить меня хоть вполовину станет
        Так глубоко и нежно, как я люблю её.
        Я с Ниной Чавчавадзе намедни объяснился,
        Старательней вдвойне начну теперь служить –
        /Ведь знаешь, никогда в Тейран я не просился!/ –
120	Чтоб было чем потом моих детей кормить…»
        ...В разъездах был. В Тифлис писал: «Скажите Нине,
        Я платье разорвал в дороге. Не дождусь,
        Как год и год пройдёт, душа оковы снимет...
        Я буду в Цинондалах отшельником, клянусь».
125	«...Удастся ль преклонить к уплате контрибуций?..»
        «...Ищу – по Туркманчаю! – здесь пленных наших след!»
        И всё перебирала слова его, как бусы,
        Жена его, беременна в шестнадцать нежных лет...
        ………………………………………………………..
130	...Извёстка на губах, изрезанное платье.
        Во мгле живого сердца ещё проходит дрожь...
        Как тот кривой кинжал со снежной рукоятью
        Напомнил мне трофейный афганский страшный нож!
        О тридцать семь убитых там, в миссии в Тейране!
135	Их братская могила не слышит русских слёз...
        ...И лишь через полгода, в тифлисский сумрак  ранний
        Тот нищенский кортеж к жене его довёз!
        И мёртвого его держали в карантинах –
        По случаю чумы… Он не был знаменит.
140	Был вечный сирота в российских палестинах.
        Был в Персии убит, а в Грузии зарыт.

апрель 1995 года, Ялта.

Оставить комментарий