Михаил Озмитель. Слово перед стихами. Игорь Бухбиндер


Игорь Бухбиндер*  был особым героем в литературной жизни г. Фрунзе конца 60-х начала 70-х годов. Стихи. Игорь Бухбиндер Я познакомился с ним в литературном объединении, которое вел Лев Аксельруд. Это литературное объединение обживалось и обихаживалось во Дворце культуры завода им. Ленина, который ныне, как я слышал, принадлежит секте Василия Кузина.
Литературная студия ютилась где-то на третьем или четвертом этаже, в комнате со множеством стульев и большими напольными часами с бронзовым маятником, которые умудрялись похоронно бить каждый раз, когда ты дочитывал последнюю строку своего опуса, затем следовало траурное молчание слушателей, – часы обладали неплохим эстетическим вкусом и никогда не ошибались.
Я, правда, полагаю, что мы просто не обращали внимания на бой часов, когда читались хорошие стихи…
Часы никогда не прерывали Игоря.
В том лит.объединении были: Борис Коган, Юрий Медных, Анатолий Абдурахманов, Юрий Богомолец, Любовь Данильченко, Александр Никитенко…
Игорь был особенным… Особенным своей биографией (слухи о том, что сослан без права выезда в Киргизию**); особенным своей белой с высоким воротником рубашкой, всегда бывшей трехдневной свежести… Выделялся тем, что никогда не вступал в споры по поводу чужих стихов, очень внимательно слушал отзывы о своих, и никогда не делал, в отличие, например, от меня, никаких поправок. Так, припоминается, многое было сказано по поводу словосочетания «на дне ночей» («Не судьба») – «день» или «дно»? – упражнялись мы. Он слушал, кивал головой, улыбался и оставил все как было.
Уникальным, между тем, делала его поэзия – его собственные стихи и его гений находить самые малые искорки истинной поэзии в написанном другими.. Только стихи Асадова вызывали у него отрицательную оценку, в остальных случаях он либо молчал, либо хвалил.
Я был тогда намного моложе Игоря, для пятнадцатилетнего подростка такое внимание очень и очень много значили. Ему нравилось, как я читал стихи, он всячески, как я сейчас понимаю, подталкивал меня к переводам с английского, поэта из меня не получилось, меня слишком увлекали другие, внешние вещи, но благодаря Игорю я навсегда полюбил good old King’s English. До сих пор помнятся строки из стихотворения, которое мы переводили вдвоем: «The crystal ship is being filled // With thousand girls and thousand thrills… There are million ways to spend your time // When I get back I’ll drop a line».
Последний раз мы виделись в начале восьмидесятых, за время моей учебы он женился, у него появился ребенок. Все так же работал на Фрунзенской ТЭЦ.
Но с семейной жизнью что-то не ладилось, что было неудивительно при его приверженности свободной жизни. К тому же открылся туберкулез, и он временно переехал в общежитие ТЭЦ. Для меня, никогда не бывавшего в рабочих общежитиях, все там: и четыре койки, и тумбочки в изголовьях коек, сосед, спящий после ночной смены, консервные банки, используемые для пепельниц, – показалось тяжелым и больным. Впечатление это еще больше усиливалось тем, как выглядел Игорь, – еще более похудевший… Мы быстро выбрались из общежития и пошли в ближайшую забегаловку заниматься любимым делом – пить портвейн и читать стихи…
Но, назад – в начало семидесятых, когда никто еще не собирался умирать, а напротив, все были устремлены к лучшему и новому, которое, казалось, вот-вот наступит – стоит лишь найти правильную рифму и ритм, опубликовать полных Пастернака, Мандельштама и Ахматову… свободно прочесть «Бабий Яр» Евтушенко…
В то время во Фрунзе устраивались так называемые литературные чтения, на которые обычно приглашались официально признанные и печатающиеся поэты и прозаики, с одной стороны, а с другой – члены разных лит.кружков и объединений («Алые зори», «Рубикон», «Тулпар») и примкнувшие к ним любопытствующие…
Так в малых провинциальных масштабах осуществлялось общесоюзное противостояние, в котором главным эстетическим критерием была возможность официально публиковаться.
Помню одну такую встречу в журнале «Литературный Киргизстан», там с «официальной» стороны были прозаик Евгений Колесников и поэтесса Светлана Суслова и, кажется, Вячеслав Шаповалов. С нашей же – была разношерстная компания не совсем трезвых и рвущихся в бой ниспровергателей, среди которых наиболее резвым и отчаянным критиком был Боря Коган. Но мы были сильны не только критическим настроем, у нас был сильный аргумент – тишайший Игорь, его стихи, прочитанные негромким голосом не могли быть раскритикованы «за слабую образность», «неудачную рифму» и «незнание классики».
Ему надо было сказать: «Игорь, мы тебя не печатаем, потому что ты политически неблагонадежен». Этого-то наши оппоненты сказать не могли, потому что сами себя числили по ведомству свободомыслящих, но не диссидентов. Поэтому прозвучало то, что, в конце-концов, и должно было прозвучать, именно этого мы ждали и добивались: нас, а значит, и Игоря, стали обвинять в поэтической неграмотности! Тут мы смогли выпустить все накипевшее, привели давно и тщательно подобранные ошибки из опубликованного наших «старших друзей». Был просто замечательный скандал, с матами, благородным негодованием, коллективным выходом из зала, покупкой портвейна и стихами в Дубовом парке до самого утра!
Страдал от таких встреч, конечно, добрейший Лев Моисеевич Аксельруд***, который нес за нас ответственность и мог попросту потерять тот небольшой, но такой нужный заработок, который давало руководство студией. Впрочем, он нас никогда долго не сердился, потому что поклонялся одному – поэзии, и ради нее готов был жертвовать всем остальным.
Это было не той ночью, это было другой, когда мы как-то особенно хорошо засиделись во дворце культуры, и вышли из него в двенадцатом часу на свежий воздух, под полную луну, в апрельскую ночную свежую зелень. И уже все «Киргизское крепкое» было выпито, и уже делили затяжки сигарет… Мы прошли на недостроенный железнодорожный мост через улицу, и оттуда Игорь, в ослепительно белой под лунным светом рубашке откинув горбоносую голову к небу читал эстонца Руммо, читал японские трехстишия:
За ночь вьюнок обвил
Бадью у моего колодца…
Наберу воды у соседа.
И всем казалось, что радость будет, что в тихой гавани все корабли… И нам казалось, что вот-вот, настанет утро и никто не будет нарушать прохладную нежность вьюнка, чтобы залить хоть водой злое похмелье.

_____________________

*Стихи Игоря даны согласно сохранившимся у меня оригиналам. Исключение составляет стихотворение «След человека», которое я позаимствовал на сайте http://www.mse.ru/diogen/buchbinder.htm . Там даны те
же стихотворения, что и в моем списке. Хочу отметить лишь одно существенное разночтение: в стихотворении «Не судьба» Диогенов Портал дает «О, сестра моя – нежданна и остра», я же воспроизвел то, что имеется в моем варианте и что слышал в его собственном чтении.

** Какие-то сибирские, дальневосточные связи у Игоря, безусловно были, об этом свидетельствует найденное мною стихотворение Сергея Шешолина:
ПАМЯТИ И. БУХБИНДЕРА
Этим вечером пахучи травы, провожая брата, — он ушел;
вот следы его остыли, вот крыло в огне заката, — он ушел.

Темным вечером осенним шел он к нам стихотвореньем, жив был мир…
Хоть не верится нам в это, он и вправду был когда-то, — он ушел.

Шел по ржавому железу, ноги до крови порезал, как слепой…
Он не вынес боли мира, что валялся виновато, — он ушел.

Не завидуй уходящим и о доле их горящей не жалей!
Не тобой дано навеки, не тобой навеки взято, — он ушел.
Северный Диван

***К сожалению Льва Моисеевича Аксельруда тоже нет с нами; вот те немногие ссылки, которые мне удалось найти в сети: http://www.geocities.com и
http://www.anekdots.ru/begemot/verlibr/ver01.html

 

Один комментарий на “Михаил Озмитель. Слово перед стихами. Игорь Бухбиндер”

Trackbacks

  1. 1. Центрально-Азиатский ТОЛСТЫЙ Журнал » Игорь Бухбиндер. Стихи

Оставить комментарий