Рустем Джангуджин (Жангожа). Что всходит после того, как посеешь «семена афганского ветра»?

«Ибо стрельба по цели не является истинной целью стреляющего»
(Шейх Хамид аль-Исмаил Фергани)

Помнится как в раннем детстве приходилось слышать об Афганце -всеиссушающем жарком ветре, который приходил с Юга и наводил уныние на военнослужащих-пограничников, которые, по проклятию ли, ниспосланному Свыше, или же по несчастливому стечению обстоятельств своей незадачливой судьбы, несли изнуряющую службу на советско-афганской границе. Однако на наивный вопрос о том, а как жители Афганистана называли порывистые холодные ветры, приходящие в их страну со стороны Севера, никто из бывалых бойцов так и не мог ответить

#1. Рекогносцировка проблемы или к вопросу о проявлении Смысла

5 февраля 2000 года – исполнилось 11- лет со дня вывода «ограниченного контингента советских войск» из Афганистана. Увы, «Интернациональный долг» перед трудящимися (тогдашней, почти советской) страны до конца исполнить так и не удалось: затеянный Михаилом Горбачевым процесс вхождения в международное сообщество, с широким комплексом международных обязательств и норм, которые необходимо было неукоснительно выполнять, требовал незамедлительного отказа СССР от своей имперско-национальной политики. Хотя, справедливости ради нужно напомнить, что относительно причин поспешного выхода из Афганистана, существовало и другое мнение. Некоторые из идеологически не озабоченных советских военных экспертов признавали, что навязанная СССР афганскому народу война была обречена на поражение, поскольку превратилась в полномасштабную партизанскую войну подавляющего большинства народа против внешнего агрессора. А потому вопрос стоял не в плоскости хрестоматийного гамлетовского вопроса: «уходить или оставаться», но в том, как уйти с наименьшими людскими, материально-техническими и моральными потерями, сохранив при этом имидж не утратившей окончательно своей боеспособности, армии.

Сразу же после ухода из Афганистана советских войск, «энергия сопротивления», консолидированных военных образований, выступавших против поспешно ретировавшегося с поля сражения внешнего врага, стала приобретать иное, теперь уже, центростремительное, направление. Утратившие ощущение единства в борьбе с советскими войсками, вожди племен, кланов и просто военных соединений начали перераспределять между собой зоны влияния. И, хотя режим некогда всесильного Наджибуллы, которому тогдашняя страна «страна победившего социализма» поначалу отказала в своем политическом благорасположении, а спустя короткое время и в военной помощи, некоторое время все еще контролировал ограниченную территорию вокруг Кабула, его часы были уже сочтены. В некотором смысле режим продолжал выполнять функцию недавнего врага – шурави, консолидируя тем самым вокруг себя разноязычные этнические группы страны в борьбе со ставленником «советских захватчиков». Но для всех было очевидно, что непопулярный в народе просоветский режим, был обречен

Причем, обречен и физически, и исторически. Что не замедлило подтвердиться. В короткое время на территории Афганистана стали формироваться вполне самостоятельные зоны, контроль над которыми делили между собой криминальные группировки этнических таджиков, пуштунов, узбеков, хазарейцев и других племенных объединений, возглавляемые во все времена пребывавшими во здравии наркобаронами

В возникшем повороте событий, вполне закономерным стало то, что национал-сепаратизм «по-афгански» привел к фрагментизации афганского общества и к системному краху хотя и крайне не популярной, но все же, относительно единой для всей территории страны, просоветской квази-государственности.

Сразу же после вывода «ограниченного контингента советских вооруженных сил» в «зоне пуповины» геополитического «подбрюшья» СНГ начала формироваться огромная, не управляемая единым центром, страна-пария. Территория этой страны, вследствие нанесенной военными действиями тотальной руинизации ее экономики, производства и социальных институтов, хоть как-то существовавших в качестве консолидирующего, институциального фактора до самого последнего времени, превратилась не только в плацдарм и источник перманентно возникающих межэтнических конфликтов, но еще и в один из очагов международного терроризма и наркобизнеса.

В сложившейся ситуации, разрастание зоны нестабильности в направлении Таджикистана, раздираемого к тому времени гражданской войной, для таджикских военно-этнических образований, находящихся в Афганистане, было вполне закономерным, поскольку афганские таджики, испытывая на себе возрастающее полномасштабное давление со стороны местных пуштунских, узбекских и иных племен. Возникшая опасность побуждала их искать для себя надежных партнеров в лице единокровников, проживающих по ту сторону северных границ страны. К тому же, эскалация военного напряжения в этом секторе центрально-азиатской геополитической зоны отвечало стратегическим и тактическим интересам разнонаправленных сил, которые, решая многоходовые действия по реализации своих стратегических планов, пытались нарастить влияние на регион извне – России, США. Пакистана и Китая, что давало им единственный шанс на выработку единственно правильного для себя идеологического и политического алгоритма.

Вполне очевидно, что возникшая в Афганистане ситуация перманентных военных столкновений, в которых ни одна из сторон не имела перед собой ясно выверенной перспективы, а потому пользовалась плодами нечаянных побед только лишь как военными трофеями и не могла сохраняться долго. На смену возникшему «лихолетью» и политической чересполосице должна была прийти надплеменная, консолидирующая население страны в единую государствообразующую нацию, идея. Надежнее всего было бы, если бы эта идея основывалась на традиционных ценностях, находящих отзвук в коллективной генетической памяти, этнопсихологических и поведенческих стереотипах большинства населения страны.

И эта взаимоприемлемая, консолидирующая идея, не замедлила прийти.

После нескольких лет непримиримых, бесперспективных и опустошительных военных действий между различными этническими группами неожиданно для сторонних наблюдателей на политическую арену Афганистана выдвинулась новая военно-идеологическая группировка, в основу которой вошли не этноплеменные, а общие для большинства населения страны религиозно-идеологические принципы, которые провозглашали представители движения молодых радикал-исламистских фундаменталистов – «Талибан». Неукоснительно следуя инструкциям «анонимных» политтехнологов и, благодаря этому, овладевая сознанием десятков и сотен тысяч рядовых людей, эти идеи (в полном соответствии с высказываниями К. Маркса) превращались в мощную материальную силу. Талибы оказались способны, при поддержке Исламабада (а по некоторым данным и США) создать прообраз новой государственной идеологии, которая, несмотря на укоренившуюся за последние десятилетия в стране относительную светскость большинства «этнических эмиратов» и их вождей, сумела выступить единственной силой, способной интегрировать их в единую государственную структуру.

Более того, выступая в качестве контрбаланса светскому характеру стремительно теряющего своих приверженцев кабульского режима, новая идеология, основанная на традиционных духовных и религиозных ценностях и ориентированная на идеологию люмпенизированной массы приверженцев радикального ислама, завоевывала все больше и больше сторонников среди афганской молодежи. И это вполне закономерно, поскольку для живущей присно генерации людей, родившихся и выросших «внутри войны», базовые категории мироздания, такие как «жизнь» и «смерть» после бесчисленных утрат родных и близких приобрели не столько конечные и эмпирические, сколько глубоко и интимно пережитые, метафизические и вневременные свойства и признаки. Вооружившись универсальными и привлекательными для всех жителей страны лозунгами «религии обездоленных» – ортодоксального ислама в его крайне радикальных формах и воспользовавшись ситуацией воцарившегося повсюду безвластия, талибы, без особых усилий, захватили Кабул и утвердились в качестве единственно реальной центральной власти в Афганистане.

Вполне резонно, что Россию, претендующую на роль одного из главных сценаристов и режиссеров политического театра в центрально-азиатском регионе, такое развитие событий не могло устраивать, поскольку при таком их повороте, она автоматически превращалась в стороннего и пассивного наблюдателя.

Причем, не только в самом Афганистане. Выдворенная из Афганистана, Россия утрачивала свои ведущие позиции и во всем центрально-азиатской регионе – вполне освоенном плацдарме для осуществления веками взлелеянной в потаенных недрах своих политико-футурологических притязаний – идее о своей господствующей геостратегической роли в обширной зоне Индостана и Передней Азии.

Надо сказать, что трезвые российские военные аналитики вполне отдавали себе отчет в том, что воинствующий исламский режим, может очень быстро распространить свое влияние на постсоветские республики Центральной Азии, легко вытеснив оттуда ослабевшую Россию. Тем более что после падения власти большевиков на фоне разразившегося экономического и социально-культурного системного кризиса региона и в возникшей здесь идеологической лакуне идеи радикального ислама могли именно здесь, как ни в одной другой части мира, найти для себя весьма благодатную почву. А это могло означать для России только то, что южные границы ее геополитических притязаний должны были неизбежно передвинуться к Уральскому хребту

Для сдерживания возможного проникновения радикального ислама в центрально-азиатский регион России и ее тамошним сателлитам – режимам независимых младогосударственных постсоветских республик – необходимо было срочно найти своих сторонников непосредственно в самом Афганистане. И они – эти непримиримые враги талибов нашлись в лице лидера изолированно существующего в северном Афганистане узбекского анклава во главе с генералом Абдурашидом Дустумом.

Новый-старый друг Ташкента и Москвы – практически, вполне светский, предсказуемый, а главное, готовый, в благодарность за финансовую и военную помощь на адекватные шаги в направлении Москвы и Ташкента – Абдурашид Дустум представлялся вполне удачной «разработкой» советских спецслужб. Единственный, хотя и весьма существенный недостаток Дустума состоял в том, что сфера его влияния ограничивалась пределами узбекского анклава, и не распространялось на другие зоны страны. Но это прискорбное для постбольшевистских властей России и новообразованных центрально-азиатских государств обстоятельство можно было компенсировать поиском партнеров из бывших врагов, оказавшихся при радикально изменившейся внутренней расстановке сил в Афганистане по одну линию фронта против талибов.

Как известно, другую, таджикскую зону северного Афганистана, традиционно контролировал гораздо менее удобный для Москвы, нежели Абдурашид Дустум, харизматический таджик – Ахмад Шах Масуд. В недалеком прошлом, в 80-е годы, возглавляемые этим таджикским лидером моджахеды, вполне успешно воевали с советскими войсками. Кроме того, одним из факторов, препятствующих создать буферную зону в пределах северной границы Афганистана и южных границ постсоветских центрально-азиатских государств откуда можно было наращивать давление на талибов, была давняя вражда между узбекским и таджикским кланами, проживающими на севере Афганистана. Проблема эта, хотя и не без труда, благодаря многораундовым переговорам, была все же устранена. Если ранее, до того как «Талибан» захватил власть в Кабуле, Дустума и Масуда ничто не связывало кроме взаимной ненависти, то новые условия и элементарная логика физического выживания при выборе позиций для общего сопротивления радикальным исламистам (доминирующее ядро которого состояло из преимущественно пуштунских племен), поневоле превращали бывших непримиримых врагов в заклятых друзей и обреченных на конъюнктурную верность боевых соратников. По крайней мере, в обозримой перспективе вполне и более чем преданных друг другу

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Оставить комментарий